Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1991 год

В 1885 году по секретному предписанию был отправлен в Шантарское море клипер «Абрек». Это первый, говоря современным языком, пограничный корабль россиян в этом районе. Он собрал богатую жатву из множества браконьерских судов доброго десятка иноземных держав. Но и внес вклад в картирование островов. Чего стоила абрековцам бухта на острове Малый Шантар, где скопилось десятка два разноязычных шхун, а толковой карты этого места не оказалось! Чадящие на берегу жиротопни затрудняли морякам съемку побережья. Зато теперь на картах красуется бухта Абрек, в честь славного клипера. В эти же годы объявился здесь и Степан Осипович Макаров на своем «Витязе». Венчает историю картирования подполковник Корпуса флотских штурманов Борис Давыдов, возглавивший в начале века XX описные работы в Охотском море... История наша была бы неполной, если бы мы не упомянули достойных коммерсантов и вольных шкиперов. Скажу лишь об Отто Васильевиче Линдгольме. Выходец из Финляндии, он стал капитаном первого на Востоке отечественного китобойца, а позднее и основателем китобойной компании. В середине прошлого века, свидетельствует Линдгольм, лишь за два года иностранцы на 438 судах добыли 6654 кита. Ежегодная прибыль одних только американцев превышала десять миллионов долларов. Для сравнения: в лучшие годы русские китобои добывали за год всего пять-шесть китов. В районе промысла Линдгольм знал каждый мыс, и его карты Шантарского моря пользовались успехом у всех моряков. Позднее, бывший капитан основал во Владивостоке процветающую строительно-торговую фирму. Он становится тем, кого раньше с уважением называли благодетелем. Не зря моряки «Абрека» в его честь назвали самый бурный на Шантарах пролив. Впрочем, имя его можно найти на картах всех наших дальневосточных морей. Не грех напоследок сказать добрые слова о топографе Ваганове. Он сопровождал академика Миддендорфа в его вояже на Большой Шантар. Он же картировал сухопутный тракт от порта Аян до Якутска...

Следующие пять часов мы скачем по пружинящим кочкам марей, переходим ручьи, ворочаемся в хаосе павших деревьев. Едва хватает духу дождаться второго привала. Крепкий чай на притоке Средней и полная уверенность, что до устья совсем немного. Идем вдоль рёлки — берегового вала вдоль русла. Там березняк, и кажется, идти легче, не отрываясь от реки. Только потом мы поняли, что путь свой мы удлинили вдвое. Снятые мной с морской карты ниточки рек вливались в озеро, которого... не было и в помине. К ночи, когда ноги одеревенели после шестнадцати часов гонки, мы решили ночевать на речной косе. Последние силы ушли на костер. Надоедливый дождь не перестает. Ложе из тальника. Поворачиваюсь спиной к костру и никак не могу уснуть под беспокойный плеск рыбы, одолевающей перекаты. Утром еще три часа ходьбы по разлившейся пойме. Дождь уже нас не волнует: промокшие до нитки, мы парим. Наконец показалась гладь озера и огромная солдатская палатка. Четыре солдата-косаря угощают нас чаем...

Прапорщик Саша Сидоров лихо доставляет нас к «соседям» на другом конце озера, где за узкой косой глухо ворочается штормовое море. Выясняется, что на маяк мне не попасть — надо ждать погоду. Это дня три-четыре в лучшем случае. Володя ушел к связистам, чтоб наладить связь. Потом мы долго сидели в бане. Деревянные ноги постепенно обретали форму, и все зароки перехода («ни за что назад своим ходом: катер, вертолет буду ждать неделю») забылись сами собой. К тому же Володе на вахту.

Обратный путь, разобравшись в своих ошибках, мы проделали всего за тринадцать часов, сразу уклонившись от петлявшей в пойме реки. Лишь на перевале попали в дебри стланика. Пришлось завернуть на курум — каменистую осыпь — и по ней выбраться на вершину. Северные ветры и все невзгоды позади» Здесь сияло солнце. Я спрятал наконец компас. Внизу ясно виделись губа Якшина и домики станции, и синева Джугджура в неизмеримой дали.

— Ау, люди, — кричим мы с Володей, — где вы там?

Утром следующего дня появился долгожданный вертолет с тележкой для трактора. Мы не стали испытывать судьбу. Покидали резиновые останки «Охотска» в просторное чрево машины. Михайлина и Валя в нарядных платьях на фоне метеосооружений. Это последняя картинка из двери вертолета. Как-то сложится судьба девушек в этом нелепом для их возраста мире замкнутости, трудного быта и почти дармового труда? Счастья вам.

Василий Галенко, штурман дальнего плавания, наш спец. корр. / Фото Анатолия Акиньшина Николаевск-на-Амуре — Шантарские острова

Этнографическая задача с вариантами ответов

Еще когда мы стояли в очереди на автобусной станции, мой спутник и проводник Адас Якубаускас заметил двух пожилых женщин человек за пять перед нами. День был августовский, прохладный и дождливый, очередь жалась под навес. Народ был обычный пригородный: женщины в надежных шерстяных кофтах домашней вязки, пожилые мужчины в фуражках с очень длинным матерчатым козырьком и выдвинутой вперед узкой тульей. Ездили в Вильнюс за покупками, а то продать чего на базаре. Людей помоложе — из тех, что работают в городе, — пока не было, рабочий день еще не кончился. Спутник мой высматривал знакомых.

— Смотрите, — шепнул он, — вот эти две — наши. Сядем в автобус, надо будет подойти поздороваться.

— Знакомые? — спросил я.

— Вроде бы знакомые, только не помню, как зовут. Наверное, меня узнают. Не так нас много, хоть в лицо друг друга, а знаем.

В автобус, однако, набилось порядочно народу, и пройти сразу вперед, где уселись женщины, не удалось. Но потом через несколько остановок стало свободнее, и Адас прошел к ним. Еще примерился, обернулся ко мне, показывая, что не ошибся — землячки, зашел чуть спереди и вежливо поклонился:

— Дзень добры, пани! Женщины вопросительно подняли головы и заулыбались:

— Ой, Адку! Сконд пшиехалесь? (Откуда приехал?)

Разговор шел на польском языке, том польском диалекте, которым говорят «тутэйшы» — «здешние» в Виленском крае. С соблюдением польских норм вежливости («Что пан сказал?», «Что пани хочет?»), но с оборотами, словами и произношением, то и дело пересекающими зыбкую границу с белорусским. Впрочем, беседе было не суждено разгореться: автобус остановился, и женщины поднялись. Адас сделал мне знак выходить: мы приехали.

Обе женщины были татарками. И татарином был мой спутник Адас Якубаускас, привезший меня сюда, в деревню Сороктатар.

Сороктатар. Именно так в одно слово и писалось это название издавна. И именно «сорок», а не «чтэрэдесци», как должно бы звучать это числительное по-польски: «Чтэрэдесци татарув».

Возникла деревня еще во времена Великого княжества Литовского, а государственным его языком был русский (точнее, белорусский, но в давние времена это не различалось). Даже когда началась полонизация княжества, традиционное название и написание сохранилось. Теперь, правда, официально деревня называется по-литовски: «Кятурясдяшимт тоторю», ибо с того времени, как край был в 1939 году воссоединен с Литвой, все топонимы перевели на литовский. Что касается названия деревни, то в разговоре оно осталось прежним. Зато автобусные кондуктора, строгие ревнители чистоты государственного языка, объявляют остановку в сугубо официальной форме. Говорят, этого требует от них администрация автобусного парка.