Журнал «Если» - «Если», 2003 № 09

— Просто у меня не оставалось выбора, — ответила она, и хотя день выдался прохладным, я разглядел на ее форменном мундире темные пятна пота.

— Не хотите при случае обсудить все происшедшее подробнее, мэм?

Да Сильва улыбнулась.

— Нет. Это было мое решение, Фрэнк; я не хотела бы перекладывать этот груз на тебя.

За последние несколько дней мы как-то незаметно перешли на «ты», хотя на людях я старался соблюдать субординацию.

— А парень точно сделал то, в чем его обвиняют?

Она кивнула.

— Мальчик вообразил себя мужчиной и решил поохотиться.

С этими словами Да Сильва отправилась в главный корпус, так и не упомянув о моей дурацкой выходке, а я побрел к себе в лазарет.

Только по прошествии нескольких часов мне стало окончательно ясно, что я едва не натворил. Той ночью я никак не мог заснуть — все думал о том, что из-за меня могла начаться настоящая бойня. Потом я стал размышлять об Анне Да Сильве — ее пристрастиях, увлечениях — и пришел к выводу, что в жизни женщины было не так уж много веселого. Она оказалась, наверное, самым одиноким человеком на базе: коротко сойтись с сослуживцами ей мешали звание и должность, а с гражданским персоналом — возраст.

Но ведь врач, вдруг подумалось мне, не принадлежит ни к тем, ни к другим!

И весь остаток ночи я мысленно репетировал, как приглашу Анну Да Сильву выпить со мной пива, пока наконец не заснул.

Следующие несколько дней прошли внешне спокойно, но напряжение чувствовалось. Миротворцы продолжали патрулировать поселок и конфисковывать оружие, и несколько колонистов сами явились на базу, чтобы сдать самодельные винтовки. Положения повышенной готовности никто не отменял, и я как раз шел в войсковую лавку, чтобы пополнить запас галет, когда мне встретился Боб. От него-то я и узнал, что буквально несколько часов назад парнишку-колониста обнаружили на окраине поселка. Порядком избитый и оборванный, он был жив и относительно здоров.

Услышав эти новости, я решил, что у меня есть повод заглянуть к Да Сильве. Я почти не рассчитывал застать Анну в ее рабочем кабинете, но она находилась там и, по обыкновению, работала за своим столом из натурального дерева. Или делала вид, что работала. Выглядела она, во всяком случае, очень усталой. Я решил не вглядываться в ее лицо слишком пристально, опасаясь заметить следы слез. Не знаю, с чего я вдруг решил, будто майор Да Сильва примется плакать, уединившись в своем кабинете, и все же решил проявить деликатность.

— Я слышал, паренек остался жив! — заявил я самым жизнерадостным тоном.

— Не верится, но факт, — кивнула Анна.

— Ты часом не знаешь, что они с ним делали все это время?

— По словам Брайана, парня заставили собирать еду для семьи, которую он оставил без кормильца. Кроме того, ему придется продолжать в том же духе еще несколько недель — только на этих условиях норники согласились отпустить его живым.

— Тебя это удивляет?

— Можно сказать и так… — Она немного помолчала. — Брайан говорит: норники хотели показать нам, насколько они цивилизованы, хотя… не знаю. Быть может, тебе удастся что-то выяснить, когда они в следующий раз придут к тебе за медицинской помощью. Похоже, ты им нравишься.

Но в том месяце ко мне так и не обратился ни один абориген. В следующие двенадцать недель у меня было только шесть пациентов: все серые и все — с легкими царапинами. Я, во всяком случае, уверен, что это не могли быть раны, полученные на войне. Я перевязал их, и норники ушли.

Однажды утром я обнаружил под дверью лазарета корзину, сплетенную из ярко-красных прутьев. Она была почти такой же, как оружейная перевязь норника, которого мы встретили в степи осенью. Никогда прежде аборигены не делали подобных подношений своему «лечащему врачу». После этого я несколько раз видел норников во время прогулок и даже, как мог, беседовал с ними, но лечиться они больше не приходили. Корзинка оказалась их прощальным подарком.

Один из норников объяснил мне: они «ждут, чтобы наблюдать за чужими», но я так и не понял, что он имел в виду.

Воевать между собой норники перестали. Возможно, теперь мы стали их общим врагом, и когда они с нами разделаются, то возобновят свои территориальные споры, словно нас никогда не существовало. Да Сильва оказалась права — норников были миллионы против нескольких тысяч людей, поэтому, если они решат с нами покончить, численное преимущество будет на их стороне.

Я до сих пор иногда выпиваю с Бобом, но большую часть времени теперь провожу с Анной. Она готовит превосходное гоанское карри. Ее предки — выходцы именно из этой португальской колонии на западном побережье Индостана, и я могу вкусить старой колониальной жизни, когда мне этого захочется. Впрочем, это блюдо напоминает мне и о том, чем в конце концов могут обернуться для завоевателя его поползновения. Кстати, Анна убедила меня послать запрос на Землю относительно моей матери.

Частенько я навещаю поселки норников, расположенные в лесу в пяти километрах от базы. Во время таких визитов я стараюсь узнать как можно больше об их физиологии и заболеваниях. К этой работе я отношусь очень серьезно — ведь может настать такой день, когда репутации доброго доктора может оказаться недостаточно, чтобы спасти мою жизнь. Нужно быть хорошим доктором, и я стараюсь. На данный момент я лучший в мире специалист по болезням норников, поскольку другого все равно нет.

И последнее. Я решил убрать земной календарь с экрана моего органайзера. Пусть теперь банк сам считает мои проценты.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

Наверное, мне следует начать рассказ с того времени, когда — четыре больших цикла назад — опасность вторжения Западной империи сделалась достаточно реальной. Во всяком случае, именно военной опасностью я объяснял тот интерес и поддержку, которой пользовались мои поиски источников легкамня.

Поддержка эта выразилась в том, что мой отец по третьей линьке, полковник-профессор Трикликстон, навестил меня в самом глубоком районе Длинной Долины, давшей название нашей стране, чтобы выразить обеспокоенность моим медленным прогрессом. От Университета это место находилось на расстоянии восьмидесяти четырех стандартных длин.

Я был так увлечен работой, что заметил профессора, только когда он подошел совсем близко. Антеннулы Трикликстона были опущены к самому льду, щетинки на всех четырех ногах стояли дыбом и беспорядочно вибрировали, излучая дисгармоничный «белый шум». Вытянув вперед переднюю конечность, профессор заставил меня поднять голову.