Владимир Гусев - Искатель, 1997 № 10

— Дурак, — сказал Игорь негромко ему вослед, — надо же так испугать маму…

— Игорек, — мадам притянула сына за шею и прижала к себе. Щекой Игорь ощутил мягкую дряблую грудь матери, внушительную форму которой позволял сохранять только искусно сшитый французский бюстгальтер. — Игорек, ты можешь мне сказать правду? Ничего не бойся. Ты убил какую-то шлюху?

— Мамуля! — Игорь повернул лицо к матери и говорил капризно, как в детстве, когда канючил мороженое. Мать опасалась за слабое горло сына, а тот обожал эскимо и никак не желал связывать воедино поганую ангину и восхитительную сладость льда. — Мамуля… и ты туда же!

Ангелина Михайловна погладила мягкие вьющиеся волосы любимца, нагнулась и поцеловала его в лоб.

— Дурачок! Как ты мог подумать такое. — Она помолчала, потом добавила страстно и уверенно: — Даже если это случилось, мы тебя не отдадим никому. Ты не бойся…

— Как думаешь, он ушел? — Испуг уже сошел с Игоря, к нему вернулась обычная наглость.

Ангелина Михайловна прислушалась.

— Наверное. — Она вздохнула. — Чем ты его так завел, сынок?

— А-а, — Игорь небрежно отмахнулся. — Отойдет…

В это время с треском открылась дверь. По силе, с которой ее пнул Немцев, можно было судить о степени злости, бушевавшей в нем.

Мать и сын замерли как любовники, застигнутые на горячем. Оказалось Немцев никуда не уехал, а побывал в спальне сына и сделал там обыск. Он потрясал небольшой черной кожаной сумочкой на молнии, которую держал в руке.

— Что это?! — Немцев двинулся к сыну с устрашающим видом, и тот сразу съежился, согнулся.

В сумочке, которую держал отец, Игорь хранил деньги и наркоту. Если он ее обнаружил, то даст в морду — сомнений не было. Если даст — будет плохо: в двадцать три года будущий губернатор лихо махал кулаками и точными ударами по чужим челюстям выколотил себе звание мастера спорта.

Ангелина Михайловна по виду мужа поняла, что произойдет нечто страшное. Она вскочила с места, раскинула руки распятием. Закричала в голос:

— Леня, не надо! Не бей его!

Немцев задержал руку на замахе.

— Ты знаешь, что твой сын наркоман? Не знаешь или делаешь вид?

— Не убивать же его…

Ангелина Михайловна давно догадывалась, что с сыном неладно, но продолжала верить, что все образуется само собой.

— Убивать я его не буду. — Немцев со злостью швырнул сумочку на пол и стал топтать ее ногой. — Это сделают без меня. Твоего сына будут судить и приговорят к расстрелу.

— Леонид! — Ангелина Михайловна зарыдала. — Не отдавай им Игоря.

— Заткнись, дура! — В репертуар Немцева такое обращение к жене за тридцать лет совместной жизни попало впервые. — Ты хоть понимаешь, что через год губернаторские выборы? Или ты намерилась жрать селедку?

Ангелина Михайловна селедку не терпела с детства. Она прекрасно понимала, что если мужа даже и не выберут на второй срок, у них хватит средств прожить остальную жизнь без селедки, с красной икрой и севрюгой в меню. Но само обращение к такому аргументу как селедка, говорило о серьезности положения.

— Леня! — Ангелина Михайловна теперь была готова ухватиться за любую возможность. — Сделай так — пусть его заберут в армию. Пусть…

— Кому там нужны убийцы и наркоманы? Только под суд!

Едва по каналам связи ГАИ в отдел службы безопасности пришло сообщение о возможности закладки мины в машину, принадлежавшую губернатору, на место происшествия выехала группа пиротехников. Там их ждали сотрудники дорожно-патрульной службы, обнаружившие машину, которая числилась в угоне.

Капитан Гурьев, старший в спецгруппе разминирования пожал руки милиционерам.

— Что тут у вас?

— Да вот… — Костюрин вдруг утратил запал и посмотрел на Ермолаева.

— Машина в розыске, товарищ капитан, — стал объяснять сержант. — Мы ее обнаружили. Однако возникло подозрение, что возможно она заминирована.

— Почему?

Капитан Гурьев был скептиком и знал, насколько велики глаза у страха.

— Две причины. — Ермолаев смотрел открыто и уверенно. — Тачка из губернаторского гаража. Ее угнали. Из-под приборной панели свисают провода…

Гурьев подошел к джипу, заглянул внутрь.

— Это провода зажигания.

— Так точно, потому и странно. Ключ в замке. Можете убедиться.

— М-да, логично. — Глаза Гурьева стали задумчиво-сосредоточенными. Он повернулся к песику, которого пиротехники привезли с собой. — Ну что, Бурбулис, поработаем?

Пес завилял хвостом, выражая готовность заняться делом.

Ермолаев с удивлением смотрел на собаку с таким странным именем.

Гурьев, встретившись взглядом с сержантом, улыбнулся.

— Старательный пес. Верно, Бурбулис? — И подал команду — Вперед! Ищи!

Собачка осторожно забралась внутрь машины, походила там, тщательно обнюхивая все, что ей было доступно. Потом выскочила наружу и растерянно завиляла хвостом. По ее виду можно было понять — пес извиняется за то, что ничего не обнаружил.

— Бывает, — сказал Гурьев.

Заработала рация Костюрина. Сквозь хрипы эфира до слуха всех, кто стоял рядом с капитаном, донесся строгий голос полковника ГАИ.

— «Северный-пять», сейчас к вам прибудет мой зам. Передайте ему машину. И все. Прекращайте дело. Им займутся другие.

— Шишки, — Костюрин понимающе улыбался, — это нам, пролетариям. А вот запахло пирогами — их разберут другие.

Гурьев кивнул, соглашаясь.

— Иначе и не бывает. Такова сельская ви, как говорят французы.

Телефон в кабинете областного военкома полковника Грушина забился длинным беспрерывным звоном, словно возвещал начало войны или объявлял пожарную тревогу.

Не любил полковник таких звонков. Любая тревога, даже учебная, никогда военным хорошего не сулила.

Грушин взял трубку быстро, но осторожно, будто боялся обжечься.

— Слушаю.

— Господин Грушин? — Женский голос певуч и мелодичен. — С вами будет говорить губернатор.

По-хорошему, если верить историческим анекдотам, Грушину полагалось бы встать, но он лишь нервно засучил ногами по полу.

— Федор Николаевич? Здравствуйте…

Даже по властному низкому голосу угадывалось высокое положение его обладателя.

— Здравия желаю!

Назвать звонившего по имени и отчеству Леонидом Викторовичем Грушин постеснялся — не настолько они близки с Немцевым. Назвать его «господином губернатором» было слишком казенно и не выразило бы глубины чувств, которые полковник испытывал к главе областной исполнительной власти. В этих обстоятельствах «здравия желаю», произнесенное во весь голос, как на строевом плацу, говорило обо всем сразу — об уважении и готовности подчиняться.

— Федор Николаевич, не могли бы вы заехать ко мне? Допустим, минут через двадцать?

— Так точно, сейчас выезжаю.