Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

В критическую, тяжелейшую для меня пору Илья Сергеевич не махнул на меня рукой, как на неудачника. Возил в министерство культуры, просил и заступался за меня на всех уровнях, но чиновники, пообещав, так ничего и не сделали. Глазунов, несмотря ни на что, поддержал меня, помог выстоять: разрешил нелегально посещать занятия в мастерской, позволил наравне со студентами приходить к нему домой, пользоваться его библиотекой… Кто был я ему? Родственник? Сын влиятельного знакомого?.. Конечно же, нет. И то, что он принял меня таким, каким я был, не забудется никогда.

Не мне одному подставил свое спасительное плечо Глазунов. Сколько было нас в его жизни, — разочаровавшихся в справедливости, — сотни, а может, тысячи людей разного возраста и рода занятий, поддержанных в беде, а то и безо всякой беды облагодетельствованных его щедростью. Он помогал бескорыстно, даром, надеясь на единственную возможную и желанную отплату: что когда-нибудь хоть кто-то из нас принесет пользу России…

На звонок обычно открывала Нина Александровна и, приветливо улыбаясь, впускала в прихожую с огромным зеркалом.

— Ильи Сергеевича еще нет…

— Мы — в библиотеку!

Уютная, небольшая комната с высоченным потолком. По стенам вытянулись уставленные книгами стеллажи. Ампирный диванчик, два кресла и письменный стол у окна. На нем — старинная лампа с абажуром, пепельница… Все завалено книгами — раскрытыми и просто стопками грудящимися там и сям. За окном густо синеет вечер и мерцают огни Нового Арбата, а все это окно, вместе с рамой, очень похоже на одну из картин Глазунова, странным образом выбивающуюся из патриархального теплого духа библиотечного интерьера…

«Умозрение в красках» Евгения Трубецкого, статьи Ивана Ильина, роман Краснова «Ларго», воспоминания Василия Шульгина «Дни», книга следователя Соколова с правдой об убийстве царской семьи и еще великое множество других, недоступных тогда изданий прошло через наши руки в доме Глазунова. А сколько пересмотрели мы альбомов репродукций, открывавших для нас двери в великие музеи мира, с каким азартом Илья Сергеевич любил показывать нам подборки слайдов с картин любимых им итальянцев, привезенных из очередной поездки, как умел он пробудить в нас осмысленную любовь к классике, к ее строгим и волшебным законам…

Квартира Мастера всегда была для нас, иногородних, отчим кровом. Усталость, сомнения, обиды, суета вмиг покидали душу, как только, выйдя из метро, видел перед собой долгожданную «башню Глазунова».

Угол его дома заострен в направлении Калининского проспекта, этой, так ненавистной ему, «вставной челюсти Москвы». Башня, венчающая этот угол, завершается тупыми зубцами, образуя бойницы со всех сторон. По левую руку, как раз со стороны сердца, открывается вид на Кремль, а внизу расположен ГИТИС, как бы подчеркивающий своим соседством театр жизни Глазунова, в котором он сам называет себя зрителем, а на самом деле является и режиссером, и актером.

Всякий переступивший порог квартиры Глазунова попадал в иное пространство, в другую протяженность времени, в необычную, фантастически сгущенную обстановку. Квартира Мастера кажется сначала совсем небольшой, разве что потолки высокие. Но постепенно ее размеры колдовски разрастаются до бесконечности. Бесчисленная коллекция собранных вместе вещей, их разновременность и в то же время удивительное родство поражают! Иконы, холодное оружие, гравюры, картины старых мастеров, парсуны, портреты, фамильные акварели, пейзажи, камины, зеркала, мраморные бюсты, бронза, кресла, столы и столики, шкафы и шкафчики, любым из которых загордился бы всякий музей. И конечно же, книги, ступенями высящиеся повсюду. Все это, как гигантская драгоценная рама, опоясывает автопортрет Глазунова, создаваемый им всю жизнь. Это — музей страсти к культуре России, к Искусству, к Красоте.

Конечно, Глазунову не под силу было бы в одиночку справиться со всеми задачами, которые он перед собой ставил. Он и сам не раз об этом говорил. Будучи по натуре своей несомненным лидером, он всегда жаждал опоры на ежесекундное окружение, внимание, готовность на лету подхватить любую его идею, прихоть, по сути являясь настоящим деспотом, оправдывая свой деспотизм лишь тем, что все, что бы он ни делал, вплоть до самого незаметного вздоха, он делал ради России и во благо ее. Те, кому выпало ежедневно окружать Глазунова, забывая о своих человеческих нуждах, отдавая себя на добровольное служение этому трудному, выдающемуся человеку, вне всякого сомнения, могут самим долготерпением и покорностью доставшейся доле называться необыкновенными…

Всех гостей Глазунова всегда встречала его жена Нина Александровна Виноградова-Бенуа. Она была красивой женщиной: стройной, изящной, одетой всегда с большим вкусом. Взглянув на нее один раз, хотелось тут же посмотреть еще — притягивало в ней все: простые и вместе с тем изысканные манеры, большие глаза, полные грустной тайны, естественные жесты, задушевный, мягкий, женственный голос с низкими и какими-то звенящими нотками.

Случалось, мы приходили к Мастеру всей толпой, человек двадцать, и тогда, открыв дверь и увидев, как нас много, она в веселом комическом ужасе прикрывала ладонью рот, отступала в прихожую, а потом с улыбкой приглашала входить. Она всех нас знала не только в лицо, но и по именам, главное же — идя к Глазунову, мы не сомневались, что и она, хозяйка, встретит нас так же, как и Мастер, если его нет дома. Шеф однажды рассказал о том, как некий его знакомый, придя в Калашный и прихлебывая чай, увещевал его: «Илья, ну на кой черт тебе сдались эти сосунки? Дай Бог, если из одного что-то получится. Ты же всемирно известный художник! Займись собой, пиши свои картины…» Польщенно улыбаясь, завидев панику в наших глазах, Глазунов добавил:

— Вы бы видели, господа, какую трепку задала ему Нина Александровна! Скажите ей спасибо, а то бы я, может, и впрямь согласился…

Мы у Шефа. Сидим в гостиной. Нина Александровна перебирает какие-то фотографии на столе. Глазунов с гордостью смотрит на жену.

— Это будет книга по русскому костюму, — объясняет Нина Александровна. — У нас ведь как печатают? Фон какой-нибудь цветной и на нем — костюм, повешенный на безголовый манекен, как в магазине. Крайне отвлеченно. Непонятно, в каких ситуациях ту или иную одежду носили, как она смотрелась в деле, в жизни. Я задумала показать русский костюм вместе со старыми фотографиями, ведь сохранилось великое множество дагеротипов, запечатлевших людей целыми деревнями. Какие образы! Глаз не отвести: мужики сидят — статные, в сияющих блеском высоких сапогах, старики — в цилиндрах и с тростями, бабы в поле на работу шли — одевались как на праздник. Но такие фотографии никому не выдают на руки из хранилища — боятся, видимо, что люди поймут, что никакой отсталости в прошлом не было, увидят, кого большевики уничтожили…