Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

А сам Рязанцев был спасен довольно необычным по тем временам образом. Ректором Литинститута был тогда Владимир Константинович Егоров (будущий министр культуры России). После наших совместных раздумий — что же делать? — Егоров решил обратиться за помощью к… КГБ. По его просьбе кто-то из сотрудников Комитета позвонил своему коллеге в Липецк, после чего прекратились как преследования Рязанцева, так и шедшие оттуда в Литинститут требования «принять меры». Признаться, чтобы доставить особое удовольствие липецким недругам моего студента, я постарался добиться того, чтобы его дипломная работа была принята при защите как отличная. Впоследствии я узнал, что Рязанцев был рукоположен в священники и служит в храме в Липецке.

В то время внутренней «прямой стезей» можно было идти и не подвергаясь преследованиям. Был у меня в семинаре студент Владимир Орловский. В выступлениях на семинаре, в замысловатых его высказываниях чувствовалась духовность его интересов, и однажды, когда мы вечером после семинарского занятия в пустой аудитории говорили с ним о его дипломной работе, я был прямо атакован его спасительными назиданиями. Он уже не скрывал своей религиозности, и передо мною, грешным, опять возникла проблема: как бы он не пустился в такое же проповедничество на экзамене по марксизму-ленинизму. Об этом я прямо ему и сказал. Вышел из Литинститута Орловский вполне благополучно (было начало восьмидесятых), а спустя годы я узнаю, что он — уже не Владимир Орловский, а отец Дамаскин, известный в церковных (и не только) кругах своей книгой о новомучениках Русской Православной Церкви, сведения о которых он собирал долгие годы в разных концах Русской земли.

Как член редколлегии «Молодой гвардии» тридцать лет я знал Анатолия Иванова, сначала как заместителя главного редактора А. В. Никонова, а потом как главного редактора этого журнала. В конце 1968 года он приехал в Москву из Новосибирска, где был главным редактором журнала «Сибирские огни», и начал работать заместителем главного редактора «Молодой гвардии». Знакомя меня с ним, Анатолий Васильевич назвал его фамилию, на что Анатолий Степанович заметил с добродушной ухмылкой: «Ивановых — как собак нерезаных». В последнем справочнике Союза писателей СССР (1986) фамилия Иванов занимает две страницы: целых двадцать пять писателей, но кто знает другого Иванова, кроме Иванова Анатолия?

В русской литературе, особенно советского периода, много Ивановых, известных писателей: Вячеслав Иванов — символист, Всеволод Иванов — автор повестей о гражданской войне; другой повествователь о гражданской войне, служивший в колчаковской армии, харбинский эмигрант, вернувшийся после Отечественной войны на Родину, автор книги о Пушкине — Всеволод Никанорович Иванов; Георгий Иванов — поэт, эмигрант; Валентин Иванов — автор романа «Русь изначальная»… Все они коснулись какого-то одного читательского слоя, в то время как об Анатолии Иванове можно сказать, что он вошел в толщу читательского народа, хотя и во многом благодаря экранизации его романов.

В конце семидесятых годов в журнале «Волга» была опубликована моя статья об Анатолии Иванове «Характер». Этим словом мне хотелось передать самое существенное, на мой взгляд, в личности самого писателя. Это был действительно характер — крупный и самобытный. Неординарным было само его поведение. Как-то в редакцию журнала пришла группа американских тележурналистов и стала просить главного редактора дать интервью. «Вы знаете, почему верблюд не ест вату?» — спросил пришедших Анатолий Степанович. И, не дождавшись ответа, заключил: «Не хочет». На этом и закончилось интервью.

Насколько Анатолия Иванова не жаловали, точнее говоря, ненавидели в среде цековских «демократов», видно по мемуарам одного из них — матерого партократа с тридцатилетним стажем А. Черняева. От этого человека, поливающего грязью, площадной бранью русских писателей-патриотов, больше всех досталось Анатолию Иванову. Уже будучи помощником Горбачева, Черняев запишет в свой дневник, как проходила встреча Горбачева с писателями. Захлебывающиеся речи «демократов» о «свободе творчества» нарушил своим выступлением Анатолий Иванов, который показал, что творится в литературе, прессе, идеологии, какая хлынула в них лавина клеветы на прошлое нашей страны, народа, какая царит «свобода» в развращении молодежи, в разжигании русофобии, и в заключение сказал, что настало время для нового постановления ЦК по идеологическим вопросам. Сладкопевцы «творческой свободы» ответствовали на это кто язвительным переглядыванием между собой («мы-то понимаем, что это за мастодонт»), кто возмущенным криком. Как пишет А. Черняев, Горбачев на виду у всех не выдал своего отношения к выступлению Анатолия Иванова, но, оказавшись в кабинете наедине со своим помощником, впал почти в истерику, именуя неугодного писателя отборными ругательствами типа «слизняк». Это звучало, конечно, комично в адрес Анатолия Иванова, в сравнении с мощным характером которого слизняком выглядел сам Горбачев. Когда я рассказал Анатолию Степановичу о прочитанных мною в мемуарах Черняева словах Горбачева о нем, он по обыкновению добродушно ухмыльнулся, сказал спокойно: «Пусть Раиса Максимовна готовит своему мужу сухарики» (эти слова Иванова я привел потом в своей статье в «Молодой гвардии»). И никакой видимой злобы, только выражение спокойного презрения на лице, а вернее, брезгливости.

Сколько его знал, я никогда не слышал от него каких-либо гадостей о знакомых, ему органично чуждо было интриганство, мелкость побуждений, если он и хотел наказать своего заленившегося работника, то стоило ему сказать, что тот «мышей не ловит», как ловля тут же начиналась. Некоторые писатели, занимая ту или иную номенклатурную должность, уходили ежегодно на четыре-шесть месяцев в «творческий отпуск», по нескольку раз уезжали в санатории, на месяц ложились на «профилактическое лечение» и т. д. Проводил свой отпуск Иванов обычно в Доме творчества, как депутат Верховного Совета СССР выезжал, весьма неохотно, за границу, предпочитая всем парижам Болгарию, и за этим редким исключением весь год не вылезал из редакции, из своего кабинета с грудами писем и рукописей на столе. Придешь к нему — он первым делом спросит: «Ну что нового?», потом протянет через стол какое-нибудь письмо со своей резолюцией для отдела, и уже знаешь, что эта тема для нашего разговора. Из Америки, например, пришла газетка на русском языке, где о нашем известном православном священнике пишут как о сионисте. Я с недоумением смотрю на Иванова, в свою очередь поднявшего на меня свой вроде бы ленивый взгляд, ожидающий ответа. Надо сказать, что сионизм был для Анатолия Степановича не предметом для пустого paзглагольствования, а страшной реальной угрозой для государства, русского народа.