Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10

К сожалению, в силу господствующей сегодня бухгалтерской, утилитарно-прагматической логики мы бросили на Кубе уникальный разведцентр Лурдес, оставили вьетнамский Камрань — лучшую бухту в Юго-Восточной Азии… И что — Россия выиграла? Сдачей всех геополитических позиций обернулся и уход с Балкан. А ведь впервые за много лет ребята-десантники, совершившие бросок на Приштину, возродили у русских и той части мирового сообщества, которая не желает жить по указке из Вашингтона, настоящую веру в Россию. Но ей не суждено было сбыться.

Зададимся горьким вопросом: только ли натовцы в этом виноваты? Они-то выполняли свою антиславянскую, антиправославную миссию-программу. А на кого работали, какими интересами руководствовались иные наши доморощенные дипломаты и спецпредставители, предавая сербов и в конце концов Россию? Да и можно ли называть их российскими?

Власть в нашей стране отдана в руки самой дикой и невежественной, самой низкопробной и враждебной для России части нашего общества. И эта часть сформировала, благодаря опять-таки нашей русской мягкости, уступчивости, свой политический класс во главе с деградировавшей, бездуховной, нравственно сгнившей «элитой».

А вот собрать русское войско и совершить бросок, сродни приштинскому, против внутреннего врага нам все не под силу. Никто не хочет быть солдатом, но всяк желает быть вождем.

Константин Николаевич Леонтьев родился 13 января 1831 года в селе Кудиново Мещовского уезда Калужской губернии в семье отставного гвардии прапорщика Николая Леонтьева. Константин был последним, седьмым ребёнком в семье, воспитанием его занималась мать, Феодосия Петровна (урождённая Карабанова), поскольку отец из-за размолвки с женой жил отдельно и умер, когда младшему сыну было всего восемь лет. В 1841 году Леонтьев был определён в Смоленскую гимназию, затем, сменив несколько учебных заведений, поступил в Демидовский лицей в Ярославле; но в том же году перевёлся на медицинский факультет Московского университета, где увлёкся литературой, историей и френологией. В 1851-м он познакомился с И. С. Тургеневым, который высоко оценил первые литературные работы Леонтьева и ввёл его в круг московских литераторов.

Практически все исследователи, затрагивавшие литературные произведения Леонтьева, обращали внимание на присущий его работам своеобразный автобиографический эстетизм. Исследователь К. М. Долгов отмечал, что «Леонтьев представлял собой такой тип писателя, художника, который, о чем бы он ни писал, что бы он ни создавал, все его произведения, всё его творчество всегда было — в известной мере и даже преимущественно повествованием о самом себе, о событиях своей собственной жизни, о злоключениях, которые с ним случались или которые ему еще предстояло претерпеть». Леонтьеву было мало литературных впечатлений, ему хотелось получить от жизни новые, необычные ощущения, и он, не окончив университетского курса, добровольно отправился в Крым, где во время войны служил батальонным лекарем. Приведём отрывок из воспоминаний Леонтьева, в котором он объяснял этот поступок: «Я в Крым поехал уже ученым и до болезненности размышляющим юношей… Я в Москве имел уже сам связи с людьми известными, влиятельными, богатыми, с учеными, с литераторами. Я по охоте бросил всё это, оставил не комнату, а хорошие комнаты в доме богатых родных… общество молодых девушек, которые говорили по-английски… и танцевали на лучших московских вечерах. Я бросил все это именно для того, чтобы кинуться головой вниз в жизнь более грубую, более страшную, более тяжкую для тела, но более здоровую и легкую для души и ума. Игра моего воображения внушала мне, что стыдно мне, поэту, когда другие воюют и лечат воюющих, просто жить все этаким вялым… студентом, который сидит с книжками. Что надо немного зверства в жизни порядочного человека. Какая-нибудь, слишком честная профессура меня вовсе не пленяла. Я хотел на казацкую лошадь, хотел видеть раненых, убитых людей, сам, может быть, согласился бы быть почти убитым… Я сам искал походных тягостей и… благословлял и дождь, который поливал меня в Крыму, и жар, который томил, и сотни мышей, которые съели у меня шинель, и степных жаб, которые ходили по мне, когда я спал в лагере… и лазаретные ужасы, и укрепляющие душу встречи с чужими смелыми людьми… Слишком тяжелый рефлекс сидячей жизни изгнал меня из Москвы; и его же остатки ободряли и восторгали меня в Крыму, среди внешних житейских невзгод». Этот обширный отрывок как нельзя лучше показывает восторженно-романтическое отношение Леонтьева к войне и военным.

Высшее общество, где он, опекаемый И. С. Тургеневым, часто бывал перед тем, как решил принять участие в войне, казалось ему неискренним. Некогда рыдавший над «Записками лишнего человека», он теперь жадно впитывал в себя грубую специфику новой реальности, работая в госпиталях Керчи и Феодосии. «Скука и проза — вот что пугало меня в то время в жизни людской, а не ядра, не раны, не кровь…». Простим Леонтьеву некоторую браваду. Такова была одна из черт его увлекающейся натуры. Леонтьев считал, что умения и навыки, присущие военным, могут пригодиться не только на поле брани. «Военный может легко и скоро стать всем: дипломатом, администратором, министром, хозяином сельским, хорошим мировым судьей, художником, ученым. Он может быть всем этим, не переставая быть военным! Генерала можно прямо сделать начальником губернии или поручить ему дипломатический пост. Но можно ли дать прямо полк камергеру и послать его в огонь?». Характерно, что даже те бедствия и страдания, которые он наблюдал, будучи врачом, Леонтьев стремился оценить с точки зрения эстетики, считая, что война несет с собой не только горе и разрушение, но также способствует раскрытию подлинных качеств человека, и именно на полях сражений люди проходят проверку «на прочность». К. М. Долгов, говоря о Леонтьеве, отметил, что «война имела для него не только и, может быть, не столько бедственное и гибельное значение, сколько значение возвышающее, героическое, очищающее, несмотря на все горе и бедствия, которые она несла с собой». Вместе с тем исследователь делает вполне разумное замечание, что «поэтизация войны, эстетическое понимание и толкование военных событий возможны, пожалуй, только тогда, когда человек не принимает непосредственного и прямого участия в военных действиях. Ведь Леонтьев участвовал в Крымской войне как лекарь, а не как строевой солдат или офицер, он не принимал непосредственного участия в боевых действиях и наблюдал войну несколько со стороны. А боевым солдатам и офицерам было, конечно же, не до поэтизации и эстетизации войны». «Любовь к войне и идеализация войны остались у Константина Леонтьева навсегда. В войне он видел противоположность современной буржуазной цивилизации», — отмечал Н. А. Бердяев. Леонтьев неоднократно противопоставлял военную и гражданскую жизнь, считая, что «в трудные и опасные минуты исторической жизни общество всегда простирает руки не к ораторам или журналистам… а к людям, повелевать умеющим, принуждать дерзающим!».