Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 1

История любви всегда одна:
Искра, пожар и по щеке слеза,
Ведро, песок, в руке брандспойт,
И бег с пожарища в избе трусцой.
К кроватке, а ребенок хочет к маме,
А у соседки печка лучше с пирогами.
Искра, пожар и запеченным яблоком
К противню привычка жить вдвоем
Прилипла – не отодрать уже любовь:
Утром кушать тертую морковь,
Считая в граммах жизни витамины,
И наступить на поле «Осторожно, мины!»
В подруге дней открыть щиток, и ток
Пробьет табличку «Не влезай, убьет».
В разношенные тапки время сунуть
Тушить пожар, смахнуть слезу украдкой…

Точки акупунктуры – везде, где ладонь —
Часть души, превращенная любовью в огонь —
Заветную гладит душу, поскольку больно,
Горячо не в точках, а в целом, вольном.
Извивающимися языками, словно
Солнце, выплескивая протуберанцами
Плазму – отделяется волнами, отключая станцию,
Обволакивают Планету, беспомощную,
Словно кролик перед заглатывающим удавом —
Он сворачивается в клубок так плавно,
Что Планета разворачивается в ленту
И с нахлестом поглощает его ответно
В замедленном бессознательном темпе.
И, постоянно меняясь местами, неразличимы,
Взрываются огненным шаром, любимые
Серебристым покоятся облаком, легким туманом,
Твердеющим постепенно в тела – обманом —
Наличием в комнате материального мира.

Набухают почки, а ты это не видишь,
Зато знаешь точно – существует идиш,
Атмосферный столб, неотвратим восход,
Молодильным утром букет флюид несет
Жесткий юный ветер, а там, где круглый год
Все намного тоньше – нет ужасов зимы.
Там мельчает больше, пересади, где мы,
Тоже загрубеют, но станешь четче жив
И резче нож по дереву, что скребут козлы.
Где зима пещерная, там весна – подрыв.
И они живут на севере, но под таким давлением
Всю жизнь под прессом фальши: «тепло, уютно, ешь».
Приедут и отвяжутся (природу не обманешь даже в Год Козы).
Весны напьешься, встанешь… Здесь отдохнешь и ты.
Или сделай кризис себе. Узнаешь вкус весны.

Когда за дело берется мужчина – горит земля.
Когда за тело берется женщина – тушите свет.
В Канцелярии (не был) продумано все не зря
И даже специально придумана половая цепь.
На Звезду намотает орбиты Венеры и Марса
И сойдет астероид со звездочки в Млечном Пути,
Загорится Планета, отведав мужского торса,
И из тьмы человека Вселенная снова родит.
Предыдущий в бесполого вырос и мнит себя богом
И небесной пещерной механике лишь вредит.
Его место в материи тонкой бульона амеб.
Остальные, с одной шестой суши, гребут на галерах
И тянут-потянут за цепи животворящий флот
Небесный, по океану, с зубцами, в солидоле равнин,
И лица от дыма чумазы, средь чудного лязга
И вспышек из раструбов горнов, кует бога сын.
И планктон эти цепи не намотает на винт.

Оборотни в погоне, в погоне, в горячей крови.
«От противного» – отдел пропаганды КПРФ:
За Касьяновым – 2 %, Немцов – 3 и комсорг
Ходорковский – 51 %, мочат в гриву и хвост
В России по заданию из мавзолея капитализм.
Кто не понял, мы повторяем НЭП
Второго большого периода, до зари:
«Оборотни в погоне, в погоне, нули…»

Каждая следующая минута нам неизвестна,
Предыдущая потому что могла быть иной.
Мотивация тебя направляет, действие, место
И тот, кто всегда управляет твоей головой.
Выключи звук, телевизор, сотри свою память,
И если почувствуешь сразу желанье идти,
Значит, ты русский, тебя забирают исправить:
«Ты должен лежать крепостным на печи».
Но только ты лег, возникает желание двигаться.
Не нужен ни дом, ни спокойствие, ни нофелет.
Идти, и идти, и идти, и тебе горизонт покорится,
И будет достигнута цель – свободный полет.

Мой первый дед был почти казах,
Он 102 года прожил, и осенью,
Как целил в немца из винтовки Мосина
Стоя за деревом, мне в сотый раз
Любил рассказывать про Мировую
Первую. А во Вторую был в лагерях
За свой язык его очень длинный,
Когда второй дед был бригадиром
И отсидел свое в лагерях
За то что зернышки все воровали
В его бригаде с полей, чтоб выжить
После отправки на фронт урожая…
И что сидели, мне рассказала
Моя маманя на третьем курсе.
– А что так шепотом? – А вдруг исключат?
– Из универа? В 80-м?
Второй мой дед был
«Вредитель» – вепсом. Узнал от мамы
И то, что мама жила в Белоруссии,
Голодала три года в яме, там, где деревня
Была, освободили ее солдаты. Еще три года
Жила в землянке, была виновна, что пребывала
На территории оккупированной —
Страшнее только ей речь немецкая
В программе «Время» по телевизору…
И в 30 лет я узнал случайно из несгибайки
На Литейном, 4, в областном архиве, что сын приемный.
И даже была подправлена рожденья дата.
И неизвестно, кто были мои родители.
И Мир мой рухнул. Нет ничего в нем
Фундаментального. Кроме того, что
Сказал я выше.

Сегодня было ощущение весны.
Первое: весенний воздух, Солнце —
В году единственное четкое оконце,
Все остальные смазаны и не видны.
Границы нет между весной и летом,
Меж летом-осенью и осенью-зимой.
Первый снег – не признак, не серьезный,
Не органичен человеку-организму,
И лишь сегодня мы сливаемся с природой
В целое, в день дуновенья нового.
И День сурка второго февраля.
Если б был, я был бы молодой
Вечно. Осталось научиться синтезировать
Этот день в картинке, в воздухе, в прозрачности
Вместо загара, что под лампой портит кожу.
Не было б дороже, чем тот салон.

Счастливые времен не наблюдают,
Ни года, ни эпохи, им все полдень,
Переходящий в неземную полночь.
И что из этих двух событий – знают
Только, кем Любвиокон не пройден,
Остальные им оказывают помощь:
«Не ходите дальше, здесь часов нет!»
И это в новых разжигает аппетит лет,
Попробовать съесть стрелки на обед.
Минутными наш торт-безе оформлен,
А без них все остальные не играют
Временем, и государство взято в плен
На циферблате с лесенкой по краю,
И небольшой совсем у нее крен.

Россию прививают к живым трупам,
Рабство – к ностальгии по дворцам,
Целое – к одним и тем же группам,
Любовь к уютным единичным очагам.
Лишения – к избранным народам,
Победу прививают к коммунистам,
Пользование бытом – к сверхзаботам
С оплатой: «По своим стрелять танкистам».
Монстры не привьют к Планете ад
Никак, пока бог входит к атеистам.