Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 4

Как будто иду я звериной тропой,
и лань серебристая рядом со мной
ведет меня к дубу, туда, где мой дом,
где каждый листочек знаком.

В ветвях исполина смеется Орнель,
негромко играет пастушья свирель,
танцуют деревья и птицы поют.
Я знаю, что здесь меня ждут».

Что такое снега в горах?
Это отдых детей природы,
Иероглиф сна на её устах,
Знак скорости горной породы.

Разгоряченные бегом лета,
Мы вдруг вспоминаем мудрость зимы.
И, глядя на сизые тучи эти,
Я воскрешаю мечту стать иным.

Сезонные распродажи листьев заканчиваются.
Ранние алмазы на ветвях тополей туманны.
Подводные лодки из желудей готовы к отплытию
в нежное небытие распускающего света.

На белых гитарах озёр пальцы деревянных теней
перебирают струны пустынных аккордов.
Каждый аккорд наполняет и опустошает,
раскрашивая перья нахохлившейся тишины.

Забвение опускается на поля серыми простынями.
Просторы становятся одинокими, как забытые песни
родных и совсем незнакомых, ушедших людей.
Колокольни как рубки кораблей в витражном море,

над которым с пронзительным криком летят журавли,
оставляя в сердце сухую фигурку сгорбленной тоски,
рассыпающейся на строки самой древней мелодии
приближающейся белой и бесконечной вьюги.

Не видно, когда появился.
Не ясно, откуда ушёл.
Выходящий за рамки принцип —
скрытый простором шов.

Увиденное не влезет в форму.
Услышанное не обретёт берега.
Непьющий не знает норму.
Не знает английский Баба-Яга.

Пространство беременно временем.
Весь свет – червивый пирог.
Просчитано прошлое гением,
что будущее сберёг.

Трансцендентальность выпитого стакана
в неотразимости бытия:
От невоспитанности учёного таракана
до необузданности человеческого дитя.

Не выйти нам за пределы пространства.
И времени не заглянуть в глаза.
Не развязать пуповину транса.
Не разомкнуть нейронные тормоза.

Я видел и знал Атлантиду как себя, но забыл.
По большой воде и по отмелям мой корабль плыл,
и земля, словно дракон, улыбалась мокрому мне.
Азбуки всего мира жили, не участвуя в войне.
Слова и музыка перетекали от головы к голове.
Мы – были свободными творцами зелёной страны.
Большие и великодушные мы видели пёстрые сны.
Не было в городах одиночества и не было тюрем.
Мы понимали и любили солнце и снежные бури.
Помню походы к звёздам и комнату с облаками,
взгляд любимой и глаза, не стареющие веками.
Тогда мы посадили Секвойю и древнейшее Гинко.
Наши хроники в кодах ДНК и в царстве Инка.
В стране Росы хранятся золотые воспоминания,
но не дотянуться до них и с Радужного моста Скандинавии.
Это мы изобрели формулу повторяемости бесконечной,
иероглиф любви и руны гармонии вечной.

Там меч самурайский висит под стеклом, пугают доспехи детей.
Фонарик потухший о чём-то молчит, и запах минувших дней.
Под древней крышей минимализм, лишь карп оживляет пруд.
Когда-то предок сменил свой плуг на саблю и ратный труд.
В бою на картине теперь самурай, в лице благородство и честь.
В надёжном месте седой сюзерен и тучам луну не съесть.

Люди покидают города
в поисках своего «я»,
но находят лишь отражение
луны в воронёной реке.

Новогодним утром ярким
Взяли мы свои подарки.
Дед – машинку заводную,
Мама – лодку надувную,
Братец мой – кольцо с сапфиром,
А сестрёнка – атлас мира.
Для бабули – жвачки пачку,
Мне, увы, – крутую тачку,
Папа взял букетик роз.
Вот напутал Дед Мороз!

Мы крутили всё, вертели —
Получить не то хотели.
Папа ждал крутую тачку,
А сестрёнка рада жвачке,
Мне б машинку заводную,
Деду – лодку надувную,
Маме – то кольцо с сапфиром,
Брату нужен атлас мира,
Бабушке – букетик роз.
Всех уважил Дед Мороз!

Средь травы лесной опушки
Приютились две подружки.
И совсем не безделушки,
А прекрасные волнушки.
И стоят на крепких ножках,
Подбоченившись немножко.
Бархат шляпки покрывает —
У волнушек так бывает.
А под ними, мал и тонок,
Еле виден… волнушонок.

О Лошадка! Ты игрива.
Как густы и хвост, и грива!
Не увидеть в них просвет.
Нет, Лошадка, не про свет,
Про тебя, всю ночь тоскуя,
Не могу унять тоску я.

Закрыли в клетке какаду.
В ней без свободы как в аду.
Печально смотрит он на нас,
Не мил ему и ананас.