Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 3-4

– Почему вы со мной так разговариваете? – перешел с мата на литературный русский незнакомый офицер. – Я тоже капитан первого ранга, и по мне, в отличие от вас, это по крайней мере видно.

– А не пошел бы ты, капитан первого ранга, на хер отсюда?! – закричал на него мой кэп.

Побагровев еще больше, незнакомец нырнул через переборку в соседний отсек – к выходу. Больше я его никогда не видел.

Наблюдая за схваткой титанов, я подумал: «Кажись, пронесло». Поговорка про панов и холопьи чубы в этот раз, к моему счастью, не сработала.

– Что же ты, сынок? – повернулся ко мне командир. – Меня проспал, наблюдающего с завода тоже…

– Виноват, товарищ капитан первого ранга! – наконец прорезался у меня голос.

– Сам знаю, что виноват. Хорошо хоть догадался командира своего не построить по стойке «смирно». Вот за это спасибо. Иди, служи дальше, матрос.

И, повернувшись, пошел в свою каюту.

Со временем я научился спать совсем по-другому. Отслужив уже порядочно, я умел засыпать в самых различных положениях и условиях, и при этом, как бы крепко ни спал, просыпаться моментально в случае чего-либо непредвиденного. Сам не знаю как.

Да и капитанов первого ранга я повидал достаточно. А вот чин старше за все время службы я видел вблизи только один раз.

Дело было так. К тому времени из пяти лодок бригады три были выведены на консервацию. На них оставили команды по десять человек. Личный состав бригады сократился втрое, но количество нарядов не изменилось. Мы стояли в нарядах на своей лодке, на базе и даже охраняли банк в поселке. Но самая лучшая служба была – дневальным в штабе бригады.

Штаб бригады располагался на втором этаже кирпичного здания. Туда вела широкая лестница в два пролета. На втором этаже была площадка. За площадкой арка, и далее собственно штаб. На площадке стоял письменный стол и стул. Вот за этим столом и сидел, вернее, спал дневальный штаба бригады.

Все руководство знало, что из-за малого количества личного состава матросы стоят в нарядах практически каждый день, что, кстати, является нарушением устава, и поэтому никто не обращал внимания на спящих дневальных. И я уже давно перестал обращать внимание на любые движения в штабе у себя за спиной.

В один прекрасный день… Хотя почему прекрасный? В обычный день. Я так же дрых за этим столом, положив голову на руки. В штабе была тишина. Ни одного движения. И вдруг ни с того ни с сего я поднял голову и увидел, что по лестнице ко мне поднимается человек. Он поднимался медленно и очень тихо. Это был небольшого роста старичок. Когда я поднял голову и встретился с ним глазами, он добродушно так улыбнулся. Его смеющиеся глаза и улыбка выражали полную доброжелательность. А под этой улыбкой я увидел черный погон с золотой окантовкой и одной большой, очень характерной, с промежуточными лучами звездой.

Прежде чем старичок успел замахать руками и произнести: «Не надо – не кричи!», мои колени выпрямились так резко, что стул, на котором я сидел, отлетел в стену, и громогласное «Смирно!» прокатилось по пустым коридорам мирно дремлющего штаба.

У меня за спиной началась всеобщая беготня. В проеме арки появился начальник штаба, капитан первого ранга, с ошалевшими от сна глазами. Одним словом, старенький контр-адмирал оказался пенсионером. Он просто зашел в гости в свою бригаду, которой когда-то командовал. А заодно, получается так, проверил боеспособность. Я слышал, как в штабе офицеры стали шумно беседовать, поить старичка чаем. Штаб проснулся.

Мне с этого времени офицеры стали улыбаться, когда проходили мимо. Заместитель начальника штаба, капитан второго ранга, подошел ко мне и дружески похлопал по плечу: «Молодец! Служишь!», – похоже, что на это никто особо не рассчитывал.

Вот так и получилось, что меня два раза разбудили и один раз я не крикнул «Смирно!», когда это вроде бы надо было сделать, а второй раз крикнул «Смирно!», хотя, как оказалось, этого можно было и не делать. Но оба раза получилось, что я поступил правильно. Ну что тут скажешь… Солдат спит, а служба идет.

Три десятка человек толпились в середине арены, стараясь быть ближе к ее центру. Императору со своего места все они были хорошо видны. Это были горожане разного достатка, от довольно обеспеченных до почти нищих. Ни у кого не было с собою ничего, что могло бы быть оружием. Только один старик опирался на палку, видимо, служившую ему посохом. Среди этих людей были и мужчины, и женщины. Одна женщина держала на руках грудного младенца. Кто-то плакал, кто-то молился, стоя на коленях. Кто-то застыл неподвижно, ошарашенный гулом трибун и неотвратимостью того, что должно было сейчас произойти. К удивлению императора, старик держался прямо, спокойно и, пожалуй, даже уверенно.

Шум нарастал. Вскоре отдельные выкрики слились во всеобщий гул. На трибунах встали и начали скандировать: «Убей, убей, убей!»

Сидевшая в кресле по левую руку императора прекрасная девушка в расшитых золотом одеждах повернулась к нему и произнесла тихо, так, чтобы слышал только он:

– Император считает, что они настолько виноваты?

Он тоже думал об этом, взвешивая все за и против.

Толпа на трибунах неистовствовала в своей жажде крови. Но он видел, что не все принимали в этом участие. Многие не кричали и оставались сидеть на местах. Некоторые из них смотрели в его сторону. Богатая горожанка, опершись пышной грудью на край каменного парапета, протягивала руки вниз в сторону арены и, обращаясь к женщине с грудным младенцем, пыталась перекричать ревущие трибуны:

– Ребенка! Бросай мне ребенка!

Но та ничего не слышала. Она смотрела в одну точку окаменевшим от ужаса взглядом. Ребенок на ее руках кричал и извивался, но она только крепко сжимала его.

Император испытывал жалость к этим людям. Несмотря на то, что строгий приговор был вынесен сенатом, он понимал, что в его власти в любой момент прекратить все это. Может быть, они преступники, но и милосердие возможно. И есть ли необходимость быть настолько суровым? Возможно, супруга права, и тогда, остановив казнь, он поступит разумно и обоснованно.

В это время восточные ворота открылись, и, слегка приподняв голову, втягивая ноздрями воздух, на арену медленно вышел первый лев. За ним второй и третий. Львы не обращали внимания на своих жертв. Они были ошарашены ревом трибун, вращали оскаленными мордами из стороны в сторону, приседали на задние лапы и сами сбивались в кучу. Они были напуганы. Было понятно, что они впервые видят людей в таком количестве. Это были львы, недавно отловленные и привезенные в столицу. Они еще ни разу не участвовали в боях на арене.

Вышло уже восемь львов. Некоторые пытались повернуться и убежать обратно. Но это у них не получалось. По узкому коридору из железных решеток их гнали вперед уколы копий. Пытаясь как-то укрыться от пугавшего их шума, львы крутились на месте и сталкивались друг с другом. Две львицы затеяли драку.