Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Я тогда, честно признаюсь, сильно растерялся. Понес какую-то несусветную чушь о вызове санитарного вертолета. Потом, вспомнив, что в рюкзаке есть аптечка, рванулся бежать за ней.

– Ни черта мне уже не поможет, – захрипел Вовка, – не суетись, Сашок. Поговорить нам с тобой надо…

Прошло много времени, но тот разговор не забуду никогда.

– А ведь подумают, что это ты меня, Сашок, убил. Не страшно?

– За что? – вырвалось у меня от неожиданности.

– Они найдут за что. – Улыбка, больше похожая на гримасу, исказила его лицо.

Вовка опять закашлялся, с каждой минутой ему становилось все труднее произносить слова, и, наверно, поэтому он спешил выговориться. Я снял с себя куртку и подложил ему под голову. «Показывать свою обиду – слабость», – учил меня отец. Вовка расценил все по-своему:

– Добрый ты, Сашка, как есть – блаженный. Я бы на твоем месте, если бы мне такое сделали…

Было удивительно и страшно слышать, как человек, уходя из жизни, все еще пытается распоряжаться чужой судьбой. Я не выдержал и спросил:

– Ну и зачем тебе все это было надо?

– Зачем? – переспросил он. – А затем, что ненавижу я таких, как ты, маменькиных сынков. Все у вас в жизни хорошо. На всем готовеньком живете. Памперсы, чупа-чупсы, дедушки, бабушки. А три года в одних штанах ходить, перловку на завтрак обед и ужин, спать без матраса – это как? – Вовка почти захлебывался. – Чуть что не по-вашему, лапки кверху – слабаки. Начитались книжек, придумали себе любовь, честь, гордость, а жить не умеете.

Я слушал его, сжав зубы. Теперь многое для меня встало на свои места: лживая дружба, убийство Глафиры, отпуск. Одно было только непонятно: как его могла полюбить Лера? Вовка будто прочитал мои мысли.

– Спрашивай, спрашивай, Сашок. Теперь можно. Считай это моей исповедью.

Он спешил, понимая, что его время уходит, и поэтому старался ударить своей откровенностью побольнее.

– Ты измены простить не можешь? А не было никакой измены. Был Новый год и много шампанского, а утром слезы. – Он попытался засмеяться, но у него это не получилось, в груди опять заклокотало, и из уголков рта побежали черные струйки крови. Он вдруг повернул в мою сторону голову и, удивительно четко выговаривая каждое слово, произнес: – А Лерка тебя до сих пор любит. Молчит и любит. – В его словах чувствовалась обида и зависть. – Фотки ваши от меня по углам прячет.

Осенний ветерок, запутавшийся в верхушках прибрежных камышей, наконец вырвался из плена и, лениво пробежав мелкой рябью по зеркальной поверхности озера, скрылся среди листвы старой плакучей ивы, низко склонившейся своими ветвями над водой.

Страшно захотелось курить. Сигареты лежали в куртке, которую я подложил Вовке под голову. Я нагнулся над ним и попытался достать пачку из кармана куртки.

– Почему ты молчишь? – прошептал он запекшимися от крови губами.

– Не хочу говорить с тобой, – ответил я.

Наши взгляды встретились, минуту-другую мы смотрели друг на друга. Неожиданно в его глазах я увидел панический страх. Губы беззвучно шевелились. Правой рукой он безуспешно пытался подтянуть к себе за ремень лежавшее рядом с ним ружье. Еще не понимая, в чем дело, на всякий случай отбросив ружье подальше в сторону, я обернулся. За моей спиной в каких-то трех метрах стоял черный аист.

– Убей! Убей его, слышишь? – вдруг завыл нечеловеческим голосом Вовка. – Это он за мной пришел.

Но он ошибся, аист пришел не за ним. Ни страх смерти, ни боль от ран не могли остановить эту благородную птицу. Великая сила любви и верности, которой многим из нас стоит поучиться, привела ее сюда. Почувствовав мой взгляд, аист повернул ко мне голову. Глаз – абсолютно круглый неподвижный, размером меньше копеечной монеты. Зрачок черный, с тончайшими васильковыми искорками и узенькой радужной золотистой каемкой – с немым вопросом смотрел на меня: «Люди, что же вы делаете?..»

И у меня не было на этот вопрос ответа.

Ночью я проснулся от грохота грома и ярких вспышек молний. Но дождь так и не пошел. Гроза ушла куда-то стороной, оставив на память о себе две большие темно-синие тучи непролитого дождя за моим окном.

Сегодня меня ожидало свидание с отцом. Второе за все время моего нахождения в этих стенах.

Отец, как и на первом свидании, старался держаться молодцом. Выдавали только черные круги под глазами да многочисленные новые складки морщин на лице. Можно было только догадываться, что он скрывает в себе. Мама после суда сразу слегла, отнялись ноги. Как и в прошлый раз, расставание было неожиданным. Вошел дежурный санитар, объявил об окончании времени, отец вскочил и стал скороговоркой досказывать мне какие-то домашние новости. Потом, не договорив, замахал руками и, обняв за плечи, зашептал:

– Мы с мамой все сделаем, сынок, чтобы помочь тебе, ты только держись…

В детстве я никогда не плакал. Слезы сами предательски выступили на глазах, и чтобы не расстраивать отца, торопливо чмокнув его в щеку, я поспешно покинул комнату свиданий.

Через полчаса санитар принес в палату пакет с передачей: фрукты, конфеты, целлофановый пакет с разломанными сигаретами и вскрытый почтовый конверт. Охрана, естественно, проверила и его содержимое. Сначала я подумал, что это письмо от мамы. На тетрадном листке в клетку было всего несколько слов, написанных знакомым мне почерком. Так мог писать только один человек на свете. «Как курица лапой», – вспомнились слова нашей учительницы русского языка.

«Я верю тебе и жду. Лера».

На следующий день, закончив утренний обход, Аглая Филипповна, уже выходя из моей палаты, обернулась в дверях, сказала:

– К тебе сегодня твой адвокат пожалует. Со вчерашнего дня у главного разрешения выпрашивал.

Для меня это был сюрприз. Аркадий Осипович Король – давний друг нашей семьи. В свое время был неплохим адвокатом, выиграл несколько громких дел. Он-то и защищал меня в суде по просьбе родителей. В ходе следствия, доверившись ему, я, как говорят, излил всю душу. Появилась надежда на благоприятный исход. Но неожиданно в ходе судебного разбирательства мой адвокат потребовал для меня проведения психиатрической экспертизы. В суд была представлена справка о моей контузии и ранении, а также еще справки о каких-то болезнях, перенесенных мной в детстве. Так я и оказался здесь.

Вместо того чтобы спуститься по лестнице на первый этаж, где располагалась комната свиданий, санитар почему-то повел меня в конец коридора, где был кабинет Аглаи Филипповны. Когда дверь открылась, я увидел сидящего за столом и улыбающегося Аркадия Осиповича. Как только мы остались одни, он, несмотря на свой почтенный возраст, подскочил ко мне и попытался обнять. Честно признаюсь, я не ожидал такого начала нашей беседы.