Юзеф Принцев - Всадник, скачущий впереди

К о л ы в а н о в. Братцы, братцы! Вы про что, собственно? Про них или про себя?

С т е п а н. Разберись попробуй! В чем мы разные, в чем похожи.

К о л ы в а н о в. Делами мы похожи. В настоящем деле, как в бою. Все как на ладони! Сильный ты или слабый, свой или чужой. Вспомните!..

Уходят в темноту музейные стенды. Освещается игровая площадка. Стоит полуразобранный броневик. Макая кисть в ведерко с разведенным мелом, Степан старательно выводит на мятом от пробоин кузове: «Трепещите, тираны!» Поставил жирную точку. Отошел. Прищурился. Переделал точку в восклицательный знак. Очень довольный собой, обернулся к Глаше.

С т е п а н. Смотри, Глаха…

Г л а ш а. Здорово! Буквы только кривые!

С т е п а н. Ты не на буквы смотри, а вникай, что написано!

Ф е д о р. Про себя сочинил?

С т е п а н. Это почему же?

Ф е д о р. Кто здесь тиран? Ты и есть!

С т е п а н. А ты, землепашец, помолчи! Не твоего ума дело! В Союз не вступаешь, в текущем моменте не разбираешься! И чего тебя Колыванов в мастерскую пристроил? Таскал бы вещички на вокзале да за чаевые кланялся! Что ты в слесарном деле понимаешь?

Ф е д о р. Что броневик без колес, это я понимаю!

С т е п а н (мрачно) . Это и дурак поймет! (Помолчав.) Будут когда-нибудь запасные части или нет? (Кричит.) Механик! Павлов, будь ты трижды!

Г л а ш а. Не кричи (кивнула в угол) . Саню разбудишь. Третью ночь не спит!

С т е п а н. А я сплю?!.

Ф е д о р. Сравнил! Чай он мальчонка совсем!

С а н ь к а. Пожар, что ли?

Г л а ш а. Вроде… Степан разбушевался.

С а н ь к а. А я сон видел… Будто сплю, а вокруг меня голуби воркуют. Своих-то я выпустил, пока не изжарили. И голубятню заколотил. Верите: улетать не хотели! Кружили, кружили… Я их шугаю, а они над голубятней кружат. Обратно просятся!.. Я чуть не заплакал.

Г л а ш а. А может, заплакал?

С а н ь к а. Ну и заплакал. Привык я к ним очень! (Помолчав.) Колеса не ставите?

С т е п а н. Где они, колеса?

С а н ь к а. Весело!..

Появляется Н а с т я. Она, пожалуй, старше всех. Ровесница Алексея Колыванова. В руках у нее узелок.

Н а с т я. Не обедали еще?

С т е п а н. Бламанже из рябчиков не готово! Закрыта ресторация!..

Н а с т я (развернув узелок) . Картошка вареная. А хлеба нет.

Г л а ш а (вынула ломоть хлеба) . Вот…

С а н ь к а (полез за пазуху, торжественно) . Три котлеты!

С т е п а н. Ого!

С а н ь к а. Пшенные.

С т е п а н. За такие шутки знаешь что полагается? (Вынул из кармана две луковицы.) Хотел на махорку сменять… Да ладно!

Н а с т я. Откуда, Степан?

С т е п а н. От верблюда! Мешочнице подсобил.

Н а с т я. Луком расплатилась?

С т е п а н. Держи карман шире! Медяков сыпанула. Сквалыга!

Н а с т я. А лук-то откуда?

С т е п а н. Спер.

Г л а ш а. И не стыдно?

С т е п а н. Еще чего? Экспроприация капитала называется.

Г л а ш а. Да? Я думала, это по-другому называется.

С т е п а н. А ты меньше думай, больше есть будешь.

С а н ь к а. Налетай, братва!

Н а с т я. Садись, Федя.

Ф е д о р. Не хочу я…

Н а с т я. Садись! Тут на всех хватит.

С а н ь к а. Факт! Смотри, сколько навалили!

Ф е д о р. Да ешьте вы сами! Сытый я! Сытый! (И вышел.)

С а н ь к а. Чего это он?

С т е п а н (повертел пальцем у виска) . Туркнутый!.. (После паузы.) До чего картошка сухущая! Не проглотить!

Г л а ш а. А ты задумай, что это не картошка вовсе. Сразу вкусней будет!

С т е п а н. Как это — задумай! Картошка-то — вот она. В руке у меня.

Г л а ш а. Это ничего… Я всегда так делаю… Мы когда окопы последний раз рыли, до того я устала — лопата из рук валилась. Я и задумала — будто в одной старой-престарой крепости томится отважный революционер. На рассвете его поведут на казнь. И чтоб спасти этого революционера, нужно вырыть подземный ход. А скоро утро, торопиться надо. Подумаешь, ладони я до крови стерла! Заживут ведь ладони, верно? Зато какого человека от смерти спасу!

С а н ь к а. Успела?

Г л а ш а. Чего успела?

С а н ь к а. Ну… этот… подземный ход вырыть?

Г л а ш а. А-а!.. Нет. Работу кончать велели.

С а н ь к а. Жалко.

Г л а ш а. Ага… Еще бы немного, и успела. (Помолчав.) Ты что так на меня смотришь, Степа?

С т е п а н. Так… Тебе бы в кино выступать.

Г л а ш а (обрадованно) . Правда?

С т е п а н. Они там все такие!

Г л а ш а. Какие?

Степан опять повертел пальцем у виска. Глаша, отвернувшись, сгорбилась, Степан увидел, какими острыми стали вдруг ее плечи, длинными руки, помрачнел и принялся ожесточенно жевать.

Вошел Ф е д о р. Шмякнул на стол завернутый в газету сверток.

Ф е д о р. Вот! Воблина тут. Целая!

С а н ь к а. Живем, братва!

С т е п а н. Погоди, Сань!.. (Федору.) Сам небось умять хотел? Потому и обедать с нами не садился?

Ф е д о р. Был такой грех…

С т е п а н. А чего же приволок?

Ф е д о р. У самих есть нечего, а меня зовете.

С т е п а н. Ну и что?

Ф е д о р. Что я, не человек? Размяк!

С т е п а н. Я лично этот несознательный харч есть не буду! И вам не советую.

С а н ь к а. Отравимся?

С т е п а н (взглянув на Глашу) . Отравление бывает не только на почве пищи.

С а н ь к а (с набитым ртом) . Проверим! Нажимай, ребятишки!..

Все принялись за еду. Только Степан сидел в стороне и насвистывал что-то сквозь зубы.

Н а с т я. Не свисти. Денег не будет.

С т е п а н. А на кой мне деньги?

Н а с т я. Мало ли… Вдруг жениться надумаешь? На свадьбу.

С т е п а н. Сдурела? (И опять покосился на Глашу.) С чего это мне жениться?

Н а с т я. Ну а вдруг? Любовь если?

С т е п а н. Что ты заладила как сорока: «Любовь, любовь!» Где она, эта любовь? Разговоры все!

Г л а ш а (негромко) . Почему это разговоры?

С т е п а н (отчаянно). А потому! Где ты ее видела? В кино только!.. С чем ее едят, знаешь? С повидлом? С маслом подсолнечным? На ситный хлеб ее мажут?

Г л а ш а. Если так про любовь думать…

С т е п а н. Тогда что? Ну, что?!

Г л а ш а (не сразу) . Тогда и жить незачем.

С т е п а н (растерянно) . Жизнь-то при чем?

Г л а ш а. Если человек любовь с повидлом равняет, значит, ничего высокого у него в жизни нет. И жить такому человеку незачем. Лучше умереть.

Все притихли. Смотрели то на Глашу, то на Степана.

А он сидел на ящике, глядел в пол и чувствовал, как жаром наливаются у него щеки, лоб, уши, шея. И сидеть стало неудобно, как будто затекли ноги. И почему-то смотреть на всех стыдно! Разве о таком вслух говорят? Ну, сболтнул про повидлу эту дурацкую! Что же, он должен был при всем народе орать: «Ах, люблю тебя до гроба!»? И одной-то никогда не скажешь: язык не повернется. И чего говорить? Слепая она, что ли? Степан поднял голову и увидел Глашины глаза. Она смотрела на него так, как будто Степана здесь не было. Он даже подвинулся на своем ящике, чтобы оказаться напротив. А она его не видела. Не хотела видеть. Не было сейчас здесь никакого Степана. Не было, и все тут! Так они и сидели, молчаливые и растревоженные, когда в мастерскую вошел А л е к с е й К о л ы в а н о в. Сел на свободный ящик, провел ладонью по лицу, как после сна, и спросил: