Николай Коляда - Американка

Пауза.

Ноу, сори. Я хотела сказать: «Масса неприятных ситуаций.» Как бы вам объяснить разницу… Когда «ого-го!» – это в Америке проблемы, а маленькие сложности – это ситуация. Когда не знают, что придумать, как решить – это проблема. Ну вот, с этой екарной машиной была одна «ситуация» – продать ее, что мы, наконец, и сделали… Это было давно, это было неправда, это было в те далекие черные и белые дни, когда я только приехала сюда – не могу без дрожи вспоминать то время! Это было тогда, когда я, глупая, думала, что если ты при машине, то это – престижно… Туфта. Вон, самый задрипанный америкашка на улице – миллионер и – наоборот… Но к чему я это говорю? Не знаю… Простите… (Что-то поет, смотрит в зеркало, красится). Какое замечательное кресло, скажите? Я очень люблю его. Мое кресло, ты слышишь меня? Я люблю тебя! (Осторожно погладила кресло рукой). Наверное, оно ужасно дорогое. Но я не покупала его. Мой знакомый, тот, который похож на вас, нашел его на помойке. Да, да, на улице, совсем недалеко от моего дома. Однажды вечером мы шли с ним по двадцатой и на углу восьмой авеню увидели это кресло. Оно одиноко стояло у мусорного бака. Патрис перевернул его и понес на голове. Мы с ним хохотали, как сумасшедшие. Пугая редких ночных прохожих, пошли к моему дому… Когда Патрис уставал, он ставил кресло на тротуар, садился в него, а я ему на колени. Мимо шли люди, а мы сидели в кресле, прижавшись друг к другу… Замечательное было время…

Пауза.

В Нью-Йорке много чего можно найти на помойке. Тут выкидывают компьютеры, телевизоры, магнитофоны, столы, стулья – все, что хочешь… Я знаю людей, которые ничего не покупают, все находят на помойке… Вам не понять нас, американцев…

Пауза.

Ко-па-ка-ба-на…. Ко-па-ка-ба-на…

Пауза.

Мне часто снится отец. Он давно умер. Он воевал на фронте и у него была изувечена правая рука. Указательный палец был коротким, с одной фалангой… И вот мне снится сон, что я сижу в Ленинграде, дома, на кухне за столом, а отец – напротив меня. Молчит, молчит, молчит, а потом вот этим обрубком пальца манит меня к себе. И вот так мы сидим молча – долго-долго, а он все приманивает и приманивает меня этим обрубком пальца… Мол: иди, иди сюда. А я сижу – не двигаюсь, не могу пошевелиться от страха…

Пауза.

Этот сон я видела уже раз двадцать….И почему? Не знаю… (Быстро встала, ходит по комнате). Да, да, да! Я все хожу вокруг да около, не говоря про главное, не говоря про то, как я плакала. Да. Я плакала. Я страшно плакала. Два года назад. Несколько месяцев подряд я плакала…Но по порядку. Была у меня одна подруга. Теперь мы с ней не встречаемся. Мне кажется, что именно она виновата во всем. Змея она. Змеюка. Вампирша. Всю жизнь живой кровью питалась. Правда, не на пользу пошло. Должна вам сказать честно, что выглядит она вечером так, как я утром. (Усмехнулась). Очень самокритично, Елена Андреевна. Ну, так вот, она-то меня и познакомила со своим другом. В моей жизни появился Патрис. Патрис. Патрис… Да. Да. Во времена моей молодости, в шестидесятые, Майя Кристалинская пела смешную такую песенку. Она называлась: «Для тебя». Прошло много лет, недавно по «Свободе» я услышала опять эту песенку и вдруг поняла, что за этими, казалось бы, никудышными словами – вся жизнь! Если вдуматься в них, то можно сойти с ума… (Тихо и робко пропела):

Буду имя твое повторять…

Бесконечно… Бесконечно…

Только вечной Любовь может быть…

Только вечной… Только вечной…

Для тебя, для тебя, для тебя…

(Замолчала. Тихо). Да, в моей жизни появился Патрис. Молодой, красивый, ласковый, нежный котеночек. Всегда, всегда был со своим другом. Не разлей вода просто! Не разлучались! Звали этого его друга Барнеби. Мерзавцы оба, впрочем. Ненавижу и того, и другого. Ненавижу всяческие извращения… Правда, с Барнеби мы дружим до сих пор, он живет тут рядом со мной. Богач. Сволочь такая. В неделю по восемьсот долларов просаживает на наркотики. Писатель из России сразу угадал в нем все и сказал, что он, Барнеби, будет отрицательным персонажем в его будущем романе. Зрит в корень, инженер человеческих душ! Понимает, что к чему! Зачем я продолжаю общаться с Барнеби – сама не знаю. За эти два года, с тех пор, как исчез Патрис, мы с Барнеби ни разу в разговорах не вспоминали его… Ни намека. Ни слова. (Молчит). Мерзавцы. Оба. Свиньи, скоты. Да, свиньи, да, скоты. Нет, нет. Никакого зла. Я ни на кого не сержусь. Я просто понять хочу и никак не пойму до сих пор: с кем мне изменял Патрис? С моей подругой, что вполне вероятно, или с моим другом Барнеби, что не менее вероятно?! С кем, а?! Впрочем, не заводись, Ленуся, тихо. Плевать. Чтоб их разорвало. Мне, и правда, теперь – теперь все равно. Так, знаете ли, гвоздик маленький вот тут, слева, в груди – уколет иной раз и отпустит, уколет и отпустит. И все…

Пауза.

Итак! Тот первый вечер с Патрисом. Я вам сказала, что вы похожи на него? Да, что-то есть. Особенно сейчас, когда стемнело и я вижу ваш профиль и только. Не надо включать свет… Будем экономны, к тому же – так лучше… В тот первый вечер с Патрисом мы были тоже в Ко-па-ка-на-не! Я явилась туда, вижу мою подружку-змеищу, она знакомит меня с Патрисом… Я была в этой самой шляпе, со страусиными перьями. Неземная, красивая, неотразимая, божественная женщина… Хм… Это его слова. Он говорил так в тот вечер. И добавил, что у меня – термоядерное декольте! (Хохочет). Вот такой вырез у меня на платьи – спереди и сзади! Был последний четверг месяца. О, они пуритане! О, они ханжи! Ну и что, что есть порнографический канал на телевидении? Ну и что, что есть сорок вторая улица? А, вы там еще не были? Поражопс! Как так?! Первое, что делают «совки» – бегут на сорок вторую, в порномагазины… Там их куча. Ну, у вас еще все впереди! Так вот, ничего это все не значит и ханжества не становится меньше, потому что сорок вторая отдана на растерзание пуэрториканцам, японцам, цветным и русским… А какое борделло в Копакабане! Волосы шевелятся на голове! Такой стоит суетохос – мрак! Я в первый раз была в шоке! Даже всплакнула от неизбывного счастья свободы! Ну, там они разве что только не совокупляются на глазах у изумленной публики… Впрочем, изумленных там нету. Всем все, что ты делаешь – до фени… Борделло, что вы хотите.. Так вот, вернемся к вопросу о пуританизме и ханжестве. Чтобы там ни творилось в этом клубе – никто ни с кем не знакомится. Боже упаси, если кто уйдет оттуда парой, в постель. Нет. Пришли, самовыразились – и ушли.

Пауза.

А вот мы – ушли! И не вдвоем, а вчетвером: я, Патрис, Барнеби и моя подружка. Вот так. Ну и все. Все. Что я болтаю эту чушь? Туды-сюды, курям-воды… (Тихо). Всю жизнь я ждала чего-то. Я ждала чего-то от телефона, я ждала чего-то от почтового ящика, я ждала от входной двери… Я все надеялась, что телефон, ящик и дверь подарят мне что-то такое красивое, принесут мне какую-то замечательно невозможную жизнь, ни похожую ни на чью! Я так ждала, так ждала… Вот, вот, думала я, сейчас откроется дверь – ах, ох, ух… Фиг. Да. Фиг. А теперь лампочка на автоответчике может мигать двое, трое суток, призывая меня послушать тех, кто позвонил мне, записался на пленку… А у меня нет ни малейшего желания слушать этот чей-то бред. Потому что мне нечего ждать. Все кончено. Все кончено, господа!