Иван Вырыпаев - Июль

Поп-июль, кстати, рассказал мне, почему у них все двери были на распашку, когда я вошел. Оказывается, у них в монастыре крыс травили. У них эпидемия заразных крыс приключилась, и инстанция им приказала травить, или конец, прикроют, навсегда всю эту их лавочку, так, что никакой господь не поможет. Вот они все тут и забрызгали отравой, и теперь проветривали, чтобы самим не сдохнуть. Я говорю попу-июлю: -Теперь то ты Михаил понимаешь, что я не виноват, что зашел без спроса в ваш алтарь? У кого мне спрашивать то было? У крыс? Так ведь вы же их всех отравили, душегубы, спросить даже не у кого?. Июль услышал мои доводы, и согласился с ними. А потом уже вообще подвиги стал совершать, – лезь, -говорит, – под стол в алтаре, и прячься там. А я уже так попал под его очарование, это такой прекрасный, мужик этот Июль Отец Михаил оказался, что я уже все для него готов был сделать. Ну и конечно, залез, под стол в алтаре, и только я залез туда, как полная церковь охранников понабежала, вязать меня приехали, чтобы расстрелять, на месте, но хер, им тут. Отец-июль, стал охранникам, говорить, что мол, – поздно они все сюда понабежали, что пока они добирались, псих этот, то есть я, убежал уже и ищите его теперь, где хотите, а храм божий покиньте. Вот каким человеком этот Июль, оказался. Июль– месяц герой!

Три месяца я, тайно жил у отца Михаила под кроватью. На улицу из его кельи выходил только ночью, днем, пока отца Михаила нет, я лежал на его кровати и читал книжки, которые он мне велел, а ночью, когда отец Михаил уже спал, я сидел на крыльце его кельи, и думал. Три месяца, каждую ночь, я сидел и думал, я думал, и я однажды, когда, я вдруг, додумался, до того, до чего хотел, я разбудил отца Михаила и задал ему вопрос, который тщательно подготовил: -Михаил Валерьевич, – я к этому моменту уже так его возвысил в своих глазах, что обращался к нему, только по отчеству, хотя отец Михаил был младше меня, на тридцать четыре года, – Михаил Валерьевич, скажите, – невинно и страдальчески убиенный священник, попадает в рай или в ад?? Он ответил, – что в рай, но оговорился, что только в том, случае, если этот священник, действительно невинен, и убит без всякой вины с его стороны. Мне этого ответа вполне хватило, и книжки, которые я, насилуя себя читал, по приказу отца Михаила, эти книжки тоже были на моей стороне. Я люблю вас поп-июль. Вы святой, и вы достойны рая, как никто из других. И чтобы уже все было сделано наверняка, я еще часа четыре резал его на мелкие части, доставляя очевидно невиданные мучения, но делая это так, чтобы отец Михаил не потерял сознание и страдал в здравом уме и трезвой памяти. На рассвете отец Михаил должно быть уже был в раю. Я сложил части его тела в черный полиэтиленовый мешок, для мусора, взвалил мешок на плечо, вышел из кельи, и направился к храму.

Шел месяц июль, зима уже приближалась к весне.

В церкви, к этому часу не было никого, кроме рослого алтарного ангела который, там вечно. Я зашел в алтарь через боковую дверь, и стараясь не обращать внимание на ангела, стал доставать части тела отца Михаила, и аккуратно раскладывать их на столе. Выложив все, что было, я свернул пакет, для мусора в маленький черный комок, и двинулся к выходу. Но перед тем, как выйти из алтаря, я оглянулся на ангела, он стоял неподвижно, на том же месте, где и всегда, строго по центру, лицом к закрытым «царским вратам». Он всегда так стоит. За эти три месяца, я не раз заходил в церковь ночью, и он всегда стоял на том же самом месте, абсолютно неподвижно, но при этом в его фигуре не было ни намека на напряжение. Я посмотрел на ангела, открыл дверь, чтобы выйти из алтаря, и вдруг, я услышал мягкий, почти что, детский голос: -Это не новость?, – сказал ангел, и это был первый и последний случай в моей жизни, когда я слышал голос ангела. И это вообще был последний голос, который я слышал, и это был последний звук, который расслышали мои уши, потому что, почти в туже секунду, сразу же, после слов ангела, сразу же, как после того, как он отвернулся он меня, я получил огромной силы удар в затылок, и все звуки исчезли. И там, конечно, кроме слуха, я лишился половины, если не больше, всех своих органов, потому что, били меня, до тех пора, пока я не стал, куском красного фарша. Но именно слуха, я лишился от самого первого удара. Друг отца Михаила, иеромонах отец Григорий, зашел в келью, увидел всю кровь, побежал по следу, ворвался в алтарь в тот момент, когда ангел договорил фразу и отвернулся, к этому моменту в руках у отца Григория уже был лом, которым по утрам долбят лед со ступеней церкви, тупым концом этого лома, отец Григорий не задумываясь, въехал в мой затылок, навсегда отключив звук, а уже потом, меня били, сперва работники монастыря, но не монахи, конечно, потом приехал смоленский ОМОН, но я уже этого не помню, конечно, что там было. В следующий раз, я увидел себя спустя несколько месяцев, я почти три месяца пролежал в коме, в антисанитарных условиях, потому что мною уже никто, конечно, не занимался, и я гнил, как подмокшая картошка в погребе, но вот бог его знает, почему, я вдруг, в один прекрасный момент, взял, да и пришел в себя, а потом еще, взял да и пошел на поправку, к всеобщему сожалению, потому что теперь за мной нужно было, хоть как-то следить: надевать на лицо металлический намордник, водить меня в цепях, убирать за мной кал и мочу. Словом, вот вам и июль месяц, середина лета, а ни одного солнечного дня.

И так, как мне теперь все никак не распознать, где моя кровь, течет по моей голове и моим венам, а где чужие мысли-уколы, скользят по красной, внутри рук и ног по красной внутренней крови, внутри меня, из-за, а точнее виной этому – уколы, уколы, которые словно чужие пчелы, но только без последствия меда, а последствия меда, здесь точно ждать не приходиться, потому что, здесь меда нет. В июле нет меда. Нет и ничего не поделать, нет меда и все. В июле меда нет.

– Это кто там, отстегнул, меня, кто это там, отстегнул меня от моей койки, кто, меня отстегнул и не побоялся, кто это там у нас такой смелый, ну-ка кто это такой, а?

– Я

– А я пока что не вижу. Кто?

– Я. Посмотри наверх, и все поймешь.

Я посмотрел туда куда велели – наверх, а там, только белая простыня да дыры, и никого.

– Кто ты? Отвечай, кто ты? Ты кто?

– А ты посмотри наверх, – снова обратился ко мне, – посмотри наверх, – раз восемь, а то и девять раз подряд, повторил он.

– Нет там никого. Кто ты? Я же смотрю наверх, кто ты? Я же смотрю. Ты кто?

И я стал смотреть и смотреть, смотрел и смотрел. Наверх. Смотрел и смотрел, – и никого. Кто это говорит, кто?

Никого.

– Я.

– Кто это говорит, кто?

– А ты посмотри наверх, – это я.

И давай, все одно и тоже, уговоры, да одни и теже уговоры. И давай все одни и те же уговоры.

И уговоры. И уговоры. И все одно и то же. И я взял да и посмотрел.