Сергей Овчинников - Выход силой. Три рассказа и одна пьеса. В цикле «Ученическая тетрадь»

Алексей достал портмоне, и Аркадий будто спохватился:

– Постойте, Григорий. А почему же именно она? В смысле, пыталась памятник сохранить?

Гриша, похоже, кого-то увидел и вдруг заторопился:

– Всё, больше не могу. Сами у неё спросите… Там фотка на стене… Может расскажет… – Мои выгрузились на раскаленную площадь станицы.

– Телефончик оставь, дядь Гриш! Может обратно поедем или опять на экскурсию. – Алексей, зажмурив один глаз на ярком солнце, весело скалился.

– А то как же! Держи – и протянул клочок бумажки. Визитка!

Аркадий вертел её в руках, рассматривая.

– Да обычная казацкая визитка, пойдем уже – тащил его за локоть Алексей.

Жигули стремительно покинули площадь, оставив недавних пассажиров в облаке пыли.

Пыль осела, и они увидели богатыря. Богатырь немного запыхался:

– Фуф. Это Гришка был? Его же машина! – Здоровяк, казалось, ещё и растерялся.

– Да. – Неуверенно протянул Аркадий, медленно запрокидывая голову, чтобы заглянуть незнакомцу в глаза

– Чего ж он сорвался, я ж ему махал? – Они пожали плечами.

– Не знаете, подвозил он Ленкину..? Городского вида такая…

Аркадий собирался уже что-то ответить, но Алексей опередил:

– Врать не будем, мил человек, не знаем!

– Видал? – Алексей кивнул на удаляющегося бугая, когда они остались с Аркадием вдвоём. – Херасе, Вовчик! За таким из Москвы хоть на край света. Ленку можно понять. Да?

– Эх, молодёжь, – деланно проворчал Аркадий, – всё бы вам на женатых мужчин заглядываться. Что? Не стал дядю Гришу выдавать?

– Да мало ли. Не зря же он так экстренно соскочил.

Музеев оказалось несколько, и в каком мои следопыты обнаружили ту самую Ксению, в их сбивчивом рассказе растворилось, или может я сам упустил. Но случилось. Видимо, суждено.

Тускло освещенное помещение. Концентрированный музейный запах. По выражению Алёши – пахло единицами хранения.

Клинок завораживал. В полутемном зале он слишком выделялся на фоне прочих бытовых экспонатов. Вся поверхность его была испещрена бесчисленными отметинами – покрупнее да помельче. Казалось, весь боевой путь отразился, точно в зеркале, и оставалось только гадать, в каких горячих передрягах побывало это холодное на вид оружие. Алексей поневоле увлекся и завис.

– Гляди, – кивнул подошедшему Аркадию, – сабелька примечательная!

– Это шашка. – Невозмутимо рубанул тот.

Алёшу аж перекосило:

– С чего бы?

– Хотя бы с того, что у неё отсутствует гарда. – Это уже произнесла обладательница звонкого, прямо девчоночьего, голоса, которая неслышно возникла и возвышалась теперь над Аркадием стройной фигурой в чем-то темном и длинном. Эдакий дементор, но обворожительный, несмотря на возраст. А вот голос безжалостное время будто пощадило. На бэйджике значилось: Ермакова К.В.

«Уставились», наверное, самое корректное слово, чтобы обозначить последовавшую паузу. Ксения Васильевна грацией и статью так и будила в памяти волнительные образы Шолоховских героинь. Парни мои уже подсознательно и, не признаваясь, кусали локти, что не довелось пересечься лет на двадцать пораньше. А я в первый раз пожалел, что пропустил поездку.

– Издалека к нам? – Роль гостеприимной хозяйки ей определенно не шла.

– Из Москвы.

– Ну, осмотрелись? Что же вам ещё показать?

– Да мы вроде всё уже изучили – медленно, собираясь с мыслями, проговорил Алексей – Вопрос у нас есть – не знаем, как удобнее спросить.

– Смелее, молодой человек. – Мне бы вот уже стало неудобно на месте Алексея

Ему, наверное, тоже:

– За молодого человека, конечно, отдельное спасибо. – Разговор с Ксенией уверенно заходил в бесперспективное русло. – Вы тоже восхитительно выглядите.

– Благодарю, у нас на Дону воздух – почувствовали, наверное. Мне следует спросить, сколько вам на самом деле лет?

– Сорок два.

– Что ж, надо признать: вы прекрасно сохранились.

– Благодарствуйте. У нас в Москве пища богата консервантами.

Вдруг поняв, что вязнет в бессмысленной пикировке, Алексей решил двигать напрямик:

– Памятник. Который снесли. Нам сказали, вы единственная, кто пытался его сохранить.

– Кто же сказал? Гришка?

– Поразительно! С первого раза угадали!

– Да не сложно.

– Но почему?

– Почему всем было наплевать или почему я дергалась? – Поджав губы, он жгла Алексея исподлобья, так что Аркадий старался даже в её сторону не смотреть.

– Ну про остальных мне более-менее понятно всё. – Хмыкнул Алексей. – Свою историю расскажете?

Ксения грустно улыбнулась уголками губ и с шумный вздохом развернулась приглашая нас последовать:

– Да вот же она смотрите.

В углу, на стене, в простенькой рамке висела та самая фотография, но не совсем. Знакомый ракурс, разворот плеч, прямой взгляд, унаследованный в точности.

Аркадий с Алексеем переглянулись и опять уставились на хозяйку вопросительно.

– Василий Ермаков. Восьмая кавалерийская дивизия червонного казачества. Первая конная армия Семена Михайловича Буденного. – звонко доложила, уже не как экскурсовод.

– Когда приехали место под памятник смотреть, карточку увидели и всё само собой решилось. – Вздохнула. – Ну а когда в девяностых начали Мелеховский устанавливать, буденновец мой стал неудобен, значит. Но, может, и устоял бы если б не этот особист из Москвы.

– Резников? – перебил дотошный Аркадий.

– Да, Резник, большой оказался "почитатель творчества" Михаила Александровича. Та ещё мразь.

Помолчали.

– Так вот просто взяли и снесли? – уже на выходе спросил Алексей.

– Написали: в аварийном состоянии.

И тут Алёша выдал! За ним и раньше водилось – способный, чего уж, мальчик. Однако, всякий раз врасплох, что называется. Вот и сейчас:

– Ксения Васильевна, – ни с того ни с сего начал Алексей, – а меня ведь любимая девушка предала. – Говорил он медленно, нажимая на первые буквы, как бы заикаясь слегка.

Ермакова просверлила его недоуменным взглядом, но промолчала, вроде ждала продолжения. Ну да, а что вы хотели, чтобы она ему подмигнула, мол, добро пожаловать в клуб?

– Изменила с лучшим другом, можно сказать… Лет десять уже как… А забыть её не могу! И простить не могу!

Никто опять не решился нарушить трагический монолог, и Алексей уже в полный рост подминал мизансцену:

– Мы вот смотрим все эти свидетельства… – Он порывисто приобнял одной рукой Аркадия, видимо, в качестве иллюстрации «мы», от чего тот невольно вздрогнул.

– А между тем, доходит до нас самый главный, самый пронзительный ужас войны? Это ведь не смерть, как таковая! К смертям увы привыкают, и они уже не кажутся столь ужасными. Куда ужаснее упущенные минуты жизни! Сегодня ты мог поговорить с человеком, сказать о любви своей – признаться, или прощения попросить, а может наоборот – дать всего лишь возможность попросить прощения… И да, простить! Но не сделал из-за какой-то своей обиженной, ущемленной – мелкой по сути, но раздутой так, что она, мать его, солнце заслоняет… – Он постучал себя в область грудной клетки и в глазах блеснуло влажным – Гордыни – выдохнул сорвавшимся вдруг голосом. А завтра – бац – нет человека – война! И с чем тебе жить нехилый остаток твоей никчемной жизни? – С гордыней?.. – Алёша по-детски всхлипнул и замолчал.