aleksei dem - Противоположности 2.0

– Почему ты так решил?

– Я знаю. С самого детства меня не принимали, ни ставили и в грош.

– Мы уже решили называть вещи свои именами, так?

– Да, – подтвердил Максим.

– Тебя не принимают из-за ориентации? Ты предпочитаешь мужчин?

– Не совсем.

– Поясни.

– Если мы говорим о постели, то у меня получается и с девушками. Парней я рассматриваю как объекты желания. Безумного, сильного. Понимаешь, без мужчин я не могу существовать.

– Дальнейшее общение позволит мне понять эти слова лучше.

– Ты меня не понимаешь.

– Максим, сложно понять человека, которого видишь только пятнадцать минут.

– Согласен.

– В чём заключается твоё одиночество?

– Я один, совсем один. Люди убегают от меня, как только я говорю о том, что спал с парнями. Нет, я не кричу об этом на каждом углу. Но когда тесно начинаешь общаться с человеком, то я предпочитаю раскрываться. Говорить о себе. Друзья также не могли понять меня. На лицах застывала гримаса отвращения, им хотелось ударить меня, но прикоснуться они брезговали. Нельзя прикасаться к парню, который пробовал на вкус член другого парня. Он автоматически становится покрытым невидимой проказой. Ведь так?

– Я так не считаю. Я толерантно отношусь к сексуальным меньшинствам.

– Меньшинствам? То есть геи и лесбиянки для вас недолюди?

Чёрт, про себя выругался Антон, проклятая политкорректность. Ещё одна ошибка.

– Я не это имел в виду.

– Не переживай. Я привык.

– Максим, я только хотел сказать…

– Не надо, Антон, – перебил Максим, – я не просил оправданий.

Один-ноль.

– Хорошо.

Плохо. Доверие, которого не было, теряется. Только-только начал контакт. Профессионал, блин! Ругал себя Антон.

– Знаю, – снова Максим смотрел в окно. – Ты думаешь, таких как я много. Очередной гомик, жалующийся на жизнь. Нас, гомиков, много. И все живут как-то. Находят друзей, партнёров. Подставляют задницу. Но я не гомик и не бисексуал. Я просто человек, который хочет жить и дышать полной грудью.

– Что тебе мешает наслаждаться жизнью?

– Ты серьёзно? Ты слушаешь меня?

– Да. И пытаюсь понять и достучаться до тебя.

– Мы живём стереотипами. Мы с такой лёгкостью ставим диагнозы другим, не замечая своих болезней. Мы всегда знаем, кто и как должен жить, только в собственном существовании разобраться не можем. И так легко мы готовы накинуться и перегрызть горло друг другу. Особенно если человек не соответствует стереотипам, заложенным в голове.

– Да, мы все живём стереотипами, которые сложились в нашей голове под влиянием тех или иных факторов.

– И не можем обойти их, не можем снять барьеры. Нам легче растоптать в пыль человека, который не укладывается в общую картину бытия. За то, что он не подходит под наши извилины.

– Таково современное общество.

– То есть не каждому найдётся в нём место? Кому-то придётся потесниться? Подвинуться? Уйти со сцены? Почему?

– Извечные вопросы бытия. Мы можем рассуждать о них долго. Они бесконечны. Все мы привязаны к каким-то рамкам. И человек выходит из зоны комфорта, когда попадает в ситуацию, несоответствующую его стереотипам. Тогда мы совершаем очень разные, подчас глупые и необдуманные поступки.

– Да, человек жалкое животное. Всего лишь звено эволюции. Зверь.

– Такая теория имеет право на жизнь, думаю.

Максим усмехнулся.

– Всё имеет право на жизнь.

– Когда ты понял, что парни – важная составляющая твоей жизни?

– Мы до этого дойдём.

– О чём ты хочешь рассказать сейчас?

– О себе.

– Я слушаю.

Максим распрямил колени и откинулся на кресле. Голова оказалась на спинке. Он закрыл глаза. Было видно, как трудно дается ему каждое слово. Пальцы лихорадочно теребили то низ джемпера, то сами себя, при этом сильно дрожа.

Антон не торопил клиента, давал время освоиться, собраться.

Прошло несколько долгих минут. Максим раскрыл глаза и глубоко вздохнул. Путь на Голгофу начался. Отступать некуда.

– Я рос закрытым, необщительным ребёнком. Точнее, мама запрещала общаться мне с ровесниками, находила их недостойными. Один – разбойник, другой – из неблагополучной семьи, третий – прочие недостатки. Для игр со мной не подходил никто. Только в школе мне удавалось говорить с одноклассниками, хоть когда-то открывать рот и пытаться социализироваться.

– Почему так?

– Отец рано ушёл из семьи, мать бросила все силы на моё воспитание. Сейчас я понимаю, она тронулась рассудком то ли на почве потери мужа, то ли от любви ко мне. Она мечтала воспитать благородного, воспитанного молодого человека, семьянина. Желательно, музыканта. Её влекла скрипка. Тонкие струны, как душа человека. Изящный инструмент. Она представляла, я выхожу во фраке на сцену и с первых звуков вызываю слёзы на глазах слушателей. Считала, кстати, что у скрипача должны быть кудри. Искренне пыталась мне их завить. Только на прямых, жёстких волосах ничего не получалось. Говорила, светлые волосы идеально подходят для инструмента. Кудрявая должна быть вся голова. Словно у пуделя. Как думаете, игре на каком инструменте я обучался несколько лет?

Антон понимающе кивнул.

– До сих пор удивляюсь, как мать смогла собрать деньги на скрипку?! Ненавидел прикладывать этот кусок дерева к шее! Слёзы текли ручьём при домашних заданиях. В музыкальной школе я понимал, полтора-два часа и я отправлюсь домой. Меня отпустят. Мать же беспощадно стояла над душой и пыталась вытрясти из меня чёртовы звуки! Унизительнее всего были бигуди. Она специально меня не стригла в надежде на то, что волосы отрастут и будут более послушными. Однако жёсткий мальчишеский волос не хотели виться, вызывая у неё приступы отчаяния.

– Что она делала?

– Садилась на край ванны и дико кричала. Кричала разное: что я вырасту моральным уродом, что закончу свой век в колонии для несовершеннолетних, что без музыки я вырасту необразованным, что скрипка делает из меня человека, что я буду таким же говнюком, как и отец. Всегда разная версия.

– Ты обижался на мать?

– Помню, что хотел убежать из комнаты, хотел спрятаться под одеяло. Сделаться невидимым. Обида? Нет, обиды не было. Я боялся разочаровать мать. Больше, наверное, плакал потому, что она меня не понимала и заставляла делать вещи, которые мне нравились. Скрипка неединственное развлечение в детстве.

Антон вопросительно поднял брови.

– Из игрушек покупались только книги. Мячи, пистолеты – недоступные мне развлечения. На футбольном поле ребята ругаются матом – мне туда нельзя. Игра в войнушку – пропаганда насилия. В казаки-разбойники – я могу сломать ноги. Запрещалось всё, что по её мнению могло причинить вред любимому сыну. До сих пор не могу читать! Дома ни одной книги!

В голосе Максима сквозила обида. К горлу подкатывался ком, но он сдерживался.