Вадим Валюков - Кривая любовь

Тридцать третий круг

Жил да был некогда в Риге такой поэт Александр Чак, грустный выпивоха, изгой в литературных кругах, страдалец и плакальщик пропащих девок и портовых грузчиков. Был он завсегдатаем кабаков, подвальчиков, пропахших бенедиктином, пивом, килькой пряного посола и дешёвым табаком. Сквозь клубы дыма мир наплывал на него душным, размытым, нереальным. Видимо, поэтому броские, ошеломляющие строчки Чака поражали своей обречённостью на непризнание критиками и одновременно будоражили, раскачивали невесть откуда подступившее желание стать заступником обиженных жизнью.

Не знаю почему, но при чтении рукописи Вадима Валюкова «Рай и ад», Александр Чак несколько раз выглядывал у меня из-за плеча. Наверное, у ада в Риге и у ада в Чите много общего, только вместо бенедиктина – настойка, а вместо кильки – пирог с капустой. Перипетии же у жриц любви и вовсе схожи, невзирая на географические и временные различия. Разве что шляпки разные, а так их всегда спасают и не могут спасти…

Евгений Сигарев, член СП России,

заслуженный работник культуры РФ

Из предисловия к сборнику стихов «Рай и ад».

Из цикла «Весенняя лихорадка»

* * *

Ополоумевшая ночь

Рыдает горькими стихами,

Из дома – прочь, из дома – прочь,

Там пахнет тонкими духами.

Печально, страшно и смешно,

И не пойму: зачем, куда я,

Ведь исчезать тайком грешно,

Когда молва – хвостом – худая.

Остаться? Что ж, мне не впервой

Страдать и петь под пересуды,

Ночами слышать печки вой,

А вечерами – звон посуды.

Хотелось только бы понять

Откуда это безразличье!

Я вновь готов Её обнять,

Забыв обиды… И приличье.

Обломов

Свинцовый сон… Свинцовая луна.

В груди заместо сердца – мягкий слиток.

И вдруг в окне – Она, Она! Одна…

С букетом полусонных маргариток.

Как был – во двор, скорей, скорей обнять.

Прихожая!.. Веранда!.. Три ступени!..

Вот только б не заметил кто опять

Изящной, быстрокрылой женской тени.

Всё обошлось, и вот они одни.

Приветствия, вопросы, поцелуи!

Румянец на щеках, а глазах – огни,

В сердцах и жилах – бешеные струи!

Она спешит. Он на иголках весь –

Не дай Господь, нагрянет кто случайно,

И поползёт губительная весть,

Окутанная пошлой, скользкой тайной.

Бежит к саням – он смотрит ей вослед,

Не смея на секунду оторваться:

«Пошёл! Быстрей! Какой ужасный свет!..»

Как будто стихло. Можно отдышаться.

Поклонник

Персидский кот, букет мимозы,

Зелёной лампы робкий свет.

Корявой, въедливой занозой

Сидит он с вами тет-а-тет.

Не поднимая глаз, нескладно

Вы говорите о своём.

А он, хватая воздух жадно,

Шипит: «Как хорошо вдвоём!..»

Но вдруг – удары сапожища,

И в дверь, сигарою пыхтя,

Ввалились пышные усищи!..

И он надулся как дитя.

* * *

Он пришел тайком, осторожно

Стукнул в дверь. Ты открыла.

«Можно?»

«Проходи, конечно… Я рада…»

«Отчего так пуста ограда?

Где Дозор, сторож вечный и верный?»

«Ты сегодня какой-то нервный…

Хочешь чаю? Пирог с капустой?»

«Почему же, все-таки, пусто?»

«Успокойся, здесь так и было…

Ну, садись же, а то остыло!»

«Вот цветы…»

«Ах, как приятно!»

Чай попил и удрал. Занятно!

* * *

Перламутром накрашены губы,

Бирюзою томятся глаза,

Сапожок из-под беличьей шубы –

Каблучком, что копытцем коза.

Рядом спутник болтливый и ловкий:

Сладкий голос, блуждающий взор…

Как невинны уловки плутовки!

Как жесток предстоящий позор.

В театре

Шок…

Это надо таким быть трусом!

По улусам пройдись, по джунглям –

По углям ходят, молчу о прочем!

Впрочем,

мне б узнать только имя!..

Мимо проплывают барышни.

Барыши считают купцы,

Юнцы молчат, балагурят повесы…

Пьеса.

Мне до вас – дотянуться рукою!

Рекою льется сюжет. Спит сосед.

Но – нет, не сварить со мной каши!

Чувства наши, быть может, схожи…

Боже! Я – ни-ни, и Вы – ни полслова…

Снова

увлекают игрой актеры –

Позёры! Жмут слезу из героя.

В рое возбужденных и сонных лиц.

Ниц опущены только двое…

Воет публика!

В диких хлопках

Впопыхах летят дамы с цветами,

С ртами, раскрытыми плотоядно.

Парадно смотрят артисты на зрителей,

Родители холят детей устало.

Встала… Люстра вспыхнула ярко –

Жарко!

Жалко… Жалко.

* * *

Чёрное колье очень вам к лицу…

Я хотел узнать: много подлецу

За такую вещь принято платить?

Впрочем, пустяки, я могу забыть

О дурных шагах молодой вдовы…

Я готов любить!

Не готовы… Вы?!

Весенняя лихорадка

1

Пустоглазая! Злая, пошлая!

В кутежах ночных закалённая.

Как случилось так? Дело прошлое…

Голова моя воспалённая.

Как задумаюсь – грусть-тоска берёт:

Одичаю с ней через год-другой…

Кошкой ластится, да понятно – врёт,

Брошу всё к чертям, растопчу ногой!

Злюсь и мучаюсь гадкой близостью,

Уходил не раз – возвращаюсь вновь,

Соблазнился дух сладкой низостью,

Чумовым вином замутилась кровь.

Только хватит уж! Опостылела

Красота её омертвелая,

Зря верёвку-месть лестью мылила –

Не придёт за мной нынче Белая.

Но удавка та неразлучна с ней,

Не попался я – попадёт другой…

Не спасёт души миллион огней,

Хоть по всем церквам изогнись дугой,

Всё равно в аду очищенья ждать,

Знает всё сама, вот и бесится…

………………………………….

Уплыла луна в перелесок спать,

Водрузив рога мужу месяцу…

2

Не смешно совсем вспоминать о том,

Как болел душой, сердцем мучился,

Как вокруг неё петли вил котом,

Петухом в глаза глупо пучился.

Улетела вдаль, только – хвост дугой,

Поуняться бы, да не маяться,

Ведьмой родилась, отойдет Ягой,

Не осмелится и покаяться.

Интересно мне: для чего живёт?

Ведь ни радости, ни тоски в глазах,

Никого не жаль, ничего не ждёт,

По ночам – в чаду, по утрам – в слезах.

Одного хочу – поскорей забыть,

Поиграл с огнём, образумился.

Не смогла она королевой быть…

Так чего же я пригорюнился?

3

Не пойму сейчас, как прочёл я, вдруг,

По глазам её обезумевшим,

Что не первый я, не последний друг,

Да и первый был ловким юношей.

Далеко в лесах расцвела она,

Не таясь людей, перемен ждала,

Не глотала дым, не пила вина,