Лев Толстой - И свет во тьме светит

Люба (плачет). Папа, что же делать?

Николай Иванович. Я поеду. Может быть, я могу помочь. (Снимает фартук.)

Княгиня (помогает ему одеваться). Меня не пустили, но мы поедем вместе, и я добьюсь теперь.

Уходят.

Сцена переменяется. Канцелярия. Сидит один писарь, и ходит часовой у противоположной двери. Входит генерал с адъютантом, писарь вскакивает, солдат отдает честь.

Генерал, адъютант и писарь.

Генерал. Где полковник?

Писарь. Прошли к новобранцу, ваше превосходительство.

Генерал. А, хорошо. Попросите его ко мне.

Писарь. Слушаю, ваше превосходительство.

Генерал. А это что вы переписываете, не показание новобранца?

Писарь. Так точно-с.

Генерал. Дайте сюда.

Писарь подает и уходит.

Те же, без писаря.

Генерал (подает адъютанту). Прочтите, пожалуйста.

Адъютант (читает). «На поставленные мне вопросы о том: 1) почему я не принимаю присягу и 2) почему отказываюсь исполнять требования правительства и что побудило меня произнести оскорбительные не только для военного сословия, но и для высшей власти слова, – отвечаю на первый вопрос: не принимаю я присяги потому, что я исповедую учение Христа. В учении же Христа присяга прямо и определенно запрещена, как в Евангелии Матфея V, 33—38, так и в послании Якова V, 12».

Генерал. Тоже рассуждают, по-своему толкуют.

Адъютант (читает далее). «В Евангелии сказано: „Не клянись вовсе. Но да будет слово ваше: да, да, нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого“. В послании Якова: „Прежде же всего, братия мои, не клянитесь ни небом, ни землей и никакой другою клятвой; но да будет у вас: да, да и нет, нет, дабы вам не подпасть осуждению“. Но мало того, что в Евангелии есть такое точное указание того, что не должно клясться. Если бы и не было такового, я не мог бы клясться в том, что буду исполнять волю людей, так как я, по христианскому закону, должен всегда исполнять волю бога, которая может не сойтись с волей людей».

Генерал. Тоже рассуждают. Кабы меня слушали, ничего бы этого не было.

Адъютант (читает). «Отказываюсь же я от исполнения требования людей, называющих себя правительством, потому что...»

Генерал. Какая дерзость!

Адъютант, «...потому что требования эти преступные и злые. От меня требуют, чтобы я поступил в войско и обучался и готовился к убийству, а это мне запрещено и Ветхим и Новым заветом, и, главное, моей совестью. На третий вопрос...»

Входит полковник с писарем. Генерал подает ему руку.

Те же и полковник с писарем.

Полковник. Читаете показание?

Генерал. Да. Непростительно дерзкие слова. Ну, продолжайте.

Адъютант. «На третий вопрос: что побудило меня говорить в присутствии оскорбительные слова, отвечаю, что побудило меня к этому желание служить богу и обличать обман, который совершается во имя его. Это желание я надеюсь удержать до самой моей смерти. И потому...»

Генерал. Ну, довольно, всю эту болтовню не переслушаешь. Тут дело в том, что надо это искоренить и сделать так, чтобы не развратить людей. (К полковнику.) Вы говорили с ним?

Полковник. Все время говорил. Старался усовестить его, убедить, что для него же хуже, что ничего он этим не сделает. Говорил об его семье. Он очень взволнован, но все свое говорит.

Генерал. Напрасно много говорили. Мы на то военные, чтобы не рассуждать, но исполнять. Призовите его сюда.

Адъютант с писарем уходят.

Генерал и полковник.

Генерал (садится). Нет-с, полковник. Это не то. С такими молодцами не так надо обходиться. Тут надо решительные меры, чтобы отсечь больной член. Одна паршивая овца все стадо портит. Тут нельзя миндальничать; что он князь и мать у него и невеста, это все до нас не касается. Перед нами солдат. И мы должны исполнить высочайшую волю.

Полковник. Я только думаю, что скорее убеждением можно поколебать.

Генерал. Отнюдь. Решительностью, только решительностью. У меня были такие. Надо, чтобы он чувствовал, что он ничтожность, что он песчинка под колесницей и не может задержать ее.

Полковник. Да, можно испытать.

Генерал (начинает горячиться). Нечего испытывать. Мне нечего испытывать. Я сорок четыре года служу своему государю, жизнь свою отдавал и отдам этому служению, и вдруг меня мальчишка учить станет, богословские тексты мне будет вычитывать. Это он пускай с попами разводит. А со мной одно: он солдат или арестант. Вот и все.

Входит Борис с двумя конвойными, за ним адъютант и писарь.

Те же, Борис с двумя конвойными, адъютант и писарь.

Генерал (указывает пальцем). Тут поставьте его.

Борис. Меня нечего ставить. Я стану или сяду, где хочу, потому что я вашей власти над собой не...

Генерал. Молчать! Не признаешь власти. Я тебя заставлю признавать.

Борис (садится на стул). Как вы дурно делаете, что кричите.

Генерал. Поднять его и поставить.

Солдаты поднимают Бориса.

Борис. Это вы можете. Можете и убить меня, но заставить повиноваться вам...

Генерал. Молчать, я сказал! Слушай, что я буду говорить.

Борис. Совсем не хочу слушать, что ты, ты будешь говорить.

Генерал. Да он сумасшедший. Его надо в госпиталь на испытание. Больше делать нечего.

Полковник. Был приказ допросить его в жандармском управлении.

Генерал. Ну, что же, отправьте его. Только одеть его.

Полковник. Он не дается.

Генерал. Связать. (К Борису.) Слушайте же, что я вам скажу. Мне все равно, что с вами будет. Но для вас самих советую вам: одумайтесь. Вы сгниете в крепости. И ничего никому не сделаете. Бросьте это. Ну, вы погорячились, и я погорячился. (Ударяет его по плечу.) Подите присягните и бросьте все это. (К адъютанту.) Здесь батюшка? (К Борису.) Ну, что же?

Борис молчит.

Что же вы не отвечаете? Право, лучше так. Плетью обуха не перешибешь. Мысли эти ваши при вас останутся, отслужите. Мы вас не будем принуждать. Ну, что же?

Борис. Мне говорить больше нечего, я все сказал.

Генерал. Вы вот пишете, что в Евангелии там такой и такой стих. Ведь это попы знают. Вы поговорите с батюшкой, а потом подумайте. Так-то лучше будет. Прощайте, надеюсь до свиданья, когда поздравлю с царской службой. Пошлите батюшку. (Уходит, за ним полковник и адъютант.)