Дмитрий Мережковский - Гроза прошла (драматические сцены в 4-х действиях)

Стожаров (снисходительно). А! В самом деле? Очень интересно (вставляет монокль и смотрит на собеседника внимательно и развязно). Вы по-видимому принадлежите к поколению 80-х годов?

Беллетрист (не без гордости). Да, к самому новому поколению…

Стожаров.Но к какому именно типу, к какому разряду или, так сказать, к какой формации? Я приехал из Парижа, чтобы изучить новое поколение… Вы кончили университет?

Беллетрист.Нет, я вышел из 4-го класса гимназии. Я считаю нашу русскую систему воспитания крайне несовершенной…

Разговаривая, отходят.

Старцев и Калиновский.

Калиновский (продолжая разговаривать). Вы у меня взяли авансом более восьмисот рублей…

Старцев.Что же делать? Я получил за роман 500 и – верите ли – через 2 недели – ни гроша. Главная беда с женой… Намедни купила лисью ротонду [14]– 200 рублей. Помните мою повесть – «Молодые побеги» – так целиком и ушла на лисью ротонду, ни копеечки не осталось…

Калиновский.Сколько вы хотите вперед?

Старцев.500. Меньше невозможно!..

Калиновский.500! Это ужасно! Вы еще и не начинали романа… (Отходят).

Елена и Висконти – известный знаток и любитель литературы; сам, однако, ни одной строки не писал; почти лысый, весьма приличный; петербургски-равнодушный и с отчасти брезгливым выражением лица.

Висконти.Ну оттуда я, конечно, в Рим прокатился…

Елена.Вы видели в Риме Палицына?

Висконти.Побывал у него в мастерской. Кстати, он приезжает на днях в Петербург.

Елена.Вот как! Ну что же? Он много работает?

Висконти.Кончает группу.

Елена.Показывал?

Висконти.О, да! Я в восторге! Вот настоящий художник и вместе с тем величайший пессимист, какого я когда-либо встречал в жизни…

Елена.Какой сюжет группы?

Висконти.«Смерть».

Критик (вмешивается в разговор). Охота вам этаким вздором восхищаться, да еще барыню совращать… Развратная эстетика!..

Висконти. Мне кажется, что Палицын не более эстетик, чем его учителя, уже несомненные гении – Микеланджело. Рафаэль.

Критик. И это слыхали… Не боимся мы ваших Микель-Анджелов и Рафаэлей!..

Елена.Да вы их не знаете… (Елена отходит и вступает в разговор с Калиновским).

Критик (ей вдогонку). И знать не хочу, милая барыня, и знать не хочу!.. Горжусь этим (к Висконти) . Вы прочтите мою статью в «Народной совести», там я доказываю несомненно, так сказать, математически, что – «Четверть лошади» Бориса Ивановича Воздвиженского! [15]выше, гениальнее – да, да, смейтесь, а я все-таки повторю – неизмеримо гениальнее всех ваших Фетов, Майковых и Рафаэлей…

Елена и Калиновский.

Калиновский (продолжая разговаривать). Послушай, я право не понимаю – почему ты так хлопочешь о Карелине… Тебе-то что?

Елена.Если угодно знать, вот что: вспомни только, как ровно год тому назад ты был так же беден, как теперь Карелин, ты лежал тоже больной и без гроша денег… Не делай того. в чем ты упрекал тогда самодовольных и богатых. Статья Карелина – талантливая…

Калиновский (с раздражением). Ах. Боже мой, да я вполне с тобой согласен: статья и умная, и блестящая, и талантливая. Но напечатать ее в своем журнале я не могу…

Елена.Это нетерпимость!..

Калиновский.Пусть – нетерпимость!.. Помни, милая моя, что литература прежде всего – борьба, да-с, борьба во имя принципов, идей и направлений… Пускай твой Карелин талантлив и даже, если хочешь, по-своему честен. Но он нам не ко двору. Он не нашего лагеря и не нашей партии.

Критик (почти пьяный). Славно, Игнаша, воистину славно обрезал. Именно – не ко двору!.. Дай мне пожать твою благородную руку!..

Елена.Игнатий, помнишь, ты мне говорил однажды: «Горе побежденным в литературе. Их растопчут!» Как это верно! Ложь и обман все ваши громкие слова о принципах. о направлениях!.. Ложь!.. Зачем вы лицемерите? Зачем вы притворяетесь?..

Калиновский. Елена, опомнись! Что ты говоришь?

Гости умолкают, собираются вокруг Елены и слушают ее в недоумении. А в соседней комнате, вокруг стола, веселый говор и звон бокалов. Там возобновляется пир.

Елена (в негодовании). Обманываете публику, читателей, господа… Это вам выгодно, на этом держится ваша слава, но зачем морочить нас, близких, друг друга и самих себя. Ваш журнал – коммерческое предприятие, основанное на деньгах и для денег. Во что вы верите? Что проповедуете?. Как в магазинах материю, вы чуть ли не по аршинам – да! – по листам продаете ваши горячие статьи о благе народа, об идеалах, чтобы бросать деньги продажным женщинам и пить вино в трактирах. Как вы смеете учить людей, когда вы не любите их и ничуть не лучше их?.. Это бесчестно!

Романистка (вскакивает, взвизгивая) . Я не позволю, я не позволю… в моем присутствии так оскорблять наш честный лагерь!..

Громкий звонок Все оглядываются.

Беллетрист (вылетает из прихожей, запыхавшись, в шубе, с радостным лицом). Все готово, господа, все готово!.. Лошади поданы!..

Гости (которые сидели за столом, входят с шумом в приемную). Что здесь? Что такое случилось?

Беллетрист.Тройки – у ворот. Скорее одевайтесь!..

Романистка.В Аркадию.

Висконти.Не советую в Аркадию – лучше к Кюба.

Критик.Сначала в Аркадию, потом к Кюба.

Калиновский.Чудесно, чудесно! Висконти, вы ужин на себя возьмите. Вы – известный гастроном.

Критик (встает, шатаясь). Жена, поезжай домой, нечего тебе в Аркадии делать…

Жена критика (цепляется за его одежду). Ах, нет. Сашенька, я с тобой, с тобой – от тебя ни на шаг!..

Критик (в отчаянии). Прицепилась, проклятая, теперь не оттащить!

Петров.А цыганки, значит, будут? Я, знаете ли, очень люблю брюнеточек восточного типа…

Калиновский.О, я вам такую представлю, что пальчики оближете!..

Гости толпятся. Все, кроме Елены, выходят в прихожую, и оттуда слышны крики и разговоры.

Критик (за сценой пьяным голосом). Ах, Игнашечка, милый мой, редактор хорошенький… так бы я тебя в губки и расцеловал!.. Гришка или, как тебя там, черт, Сенька!.. Эй, Висконти, джинжера [16]покрепче не забудьте, джинжера с подливкой!

Все с шумом уходят. Елена стоит, закрыв лицо руками. Марфа входит из правой двери.