Алексей Писемский - Ваал

Куницын. Так... так... Они все давным-давно куплены, и про тебя даже говорили, что вашу милость тут обработали посредством бабенки: ты, сказывают, влюблен в эту мадам Бургмейершу, - персона она изящная!

Мирович (заметно сконфуженный этими словами). Если бы даже я и влюблен был в нее, так это ни к чему бы не послужило.

Куницын. Послужило бы к тому, что ломаться долго не стала, атанде-то бы не много раз сказала.

Мирович. Ври больше! У тебя на все один взгляд, тогда как мадам Бургмейер такое святое, честное и нравственное существо, что какие бы между нами отношения ни были, но уж, конечно, она никогда бы ни на какой черный поступок не стала склонять меня.

Куницын. Ну да, как же! "Честное, святое существо!" Как где, брат, сотни-то тысяч затрещат, так всякая из них, как карась на горячей сковороде, завертится и на какую хочешь штуку пойдет.

Мирович. Ну, поумерь, пожалуйста, несколько цинизм твой.

Куницын. Что мой цинизм!.. Я, брат, говорю правду... Как же ты, однако, поступил потом?

Мирович. Поступил так, что на другой день поехал уж со своим техником, осмотрел все подробно, и вот тебе результат этого осмотра... (Подает Куницыну кругом исписанный лист.)

Куницын (просматривая этот лист). Ах, мои миленькие, душеньки!.. Сорок семь статей против контракта не выполнили!

Мирович. Ровно сорок семь статей.

Куницын. Тут уж, значит, никакая мадам Бургмейерша ничем не поможет!

Мирович. Полагаю.

Куницын. Хорошенько ты их, братец, хорошенько! Я сам тебе про себя скажу: я ненавижу этих миллионеров!.. Просто, то есть, на улице встречать не могу, так бы взял кинжал да в пузо ему и вонзил; потому завидно и досадно!.. Ты, черт возьми, год-то годенской бегаешь, бегаешь, высуня язык, и все ничего, а он только ручкой поведет, контрактик какой-нибудь подпишет, смотришь, ему сотни тысяч в карман валятся!..

Мирович. Почему же ты-то так уж жалуешься? И твое адвокатское ремесло очень выгодное.

Куницын. Э, вздор, пустяки! Гроши какие-то, если сравнить его, например, с железнодорожным делом; там уж, брат, именно: если бы, кажется, меня только лизнуть пустили этой благодати, так у меня бы сто тысяч на языке прильнуло, а у нас что?.. Да и не по характеру мне как-то это!.. Все ведь, брат, это брехачи: "Господа судьи, господа присяжные, внемлите голосу вашей совести!" А сам в это время думает: приведет ли мне господь содрать с моего клиента побольше да повернее; а те тоже - шельма-народец: как ему выиграл процесс, так он, словно из лука стрела, от тебя стрекнет; другого с собаками потом не отыщешь. Пустое дело! И я уж, брат, теперь другую аферу задумал. Видишь на мне платье, - хорошо?

Мирович. Отличное.

Куницын. На полторы тысячи целковых сделал себе всякой этой дряни и каждый день то в маскараде, то в собрании танцую. На богатой купеческой дочке хочу жениться, а это не вывезет, к какой-нибудь мужелюбивой толстухе в утешители пойду.

Мирович. Что это за страсть у тебя, Куницын, разные мерзости на себя взводить, которые ты никогда, я убежден, и сделать не способен!

Куницын. Отчего не способен?.. Непременно сделаю. Нынче, брат, только тем людям и житье, которые любят лазить в чужие карманы и не пускать никого в свой... Тут, смотришь, мошенник, там плут, в третьем месте каналья, а живя посреди роз, невольно примешь их аромат. Женитьбы я себе не вытанцую, заберусь куда-нибудь казначеем в банк, стибрю миллион и удеру в Америку, ищи меня там!

Мирович. Но что такое ты за благополучие особенное видишь в деньгах?.. Нельзя же на деньги купить всего.

Куницын (подбочениваясь обеими руками и становясь пред приятелем фертом). Чего нельзя купить на деньги?.. Чего?.. В наш век пара, железных дорог и электричества там, что ли, черт его знает!

Мирович. Да хоть бы любви женщины - настоящей, искренней! Таланту себе художественного!.. Славы честной!

Куницын. Любви-то нельзя купить?.. О-хо-хо-хо, мой милый!.. Еще какую куплю-то!.. Прелесть что такое!.. Пламенеть, гореть... обожать меня будет!.. А слава-то, брат, тоже нынче вся от героев к купцам перешла... Вот на днях этому самому Бургмейеру в акционерном собрании так хлопали, что почище короля всякого; насчет же талантов... это на фортепьянчиках, что ли, наподобие твое, играть или вон, как наш общий товарищ, дурак Муромцев, стишки кропать, так мне этого даром не надо!..

Входит лакей и подает Мировичу три визитные карточки.

Мирович (просматривая их). Что это такое? Симха Рувимыч Руфин, московский купец первой гильдии.

Куницын (подхватывая). Зид, должно быть. Я-зи, ва-зи!

Мирович (продолжая). Измаил Константинович Толоконников, техник-строитель.

Куницын (опять подхватывая). Знаю!.. Бит даже был по роже за свои плутни и все-таки к оным стремится.

Мирович (кидая карточки на стол). И monsieur Бургмейер, наконец!

Куницын (с каким-то почти восторгом). Прибыл, значит, здравствуйте! Легок, выходит, на помине!

Мирович (с досадой). Пять раз он уже сам ко мне приезжал; а теперь с компанией даже какой-то прибыл. Чего они хотят от меня, желательно знать?

Куницын. Надо, видно!.. (Берясь за шляпу.) Я вот уйду, а ты их прими и пробери ты каждого из них, канальев, так, чтоб его, как на пруте, забило! Главное, жиденка-то этого, Симху Рувимыча, - шельма, должно быть, первостатейная! А самого monsieur Бургмейера, знаешь, если он даст тебе тысчонок пятьдесят - шестьдесят, так черт с ним: прости его!

Мирович (с досадой). Отвяжись ты с своими тысчонками!

Куницын. Нет, брат, тысчонки - отличнейшая вещь!.. (Уходит, напевая куплет собственного сочинения: "Когда б я был аркадским принцем, тысчонки брал бы я со всех!")

Лакей (все ожидавший приказания Мировича с видимым нетерпением). Можно этим господам войти-с?

Мирович. А тебе что такое тут за беспокойство?

Лакей (недовольным голосом). Мне что-с? Они не ко мне приехали, а к вам... (Поворачивается и хочет уходить.)

Мирович (крича ему вслед). Прими их!

Лакей уходит.

Мирович (один). Я убежден, что господин Бургмейер подкупил моего лакея, потому что этот дурак почти за шиворот меня всякий раз хватает, чтоб я принимал его скорее; тут даже эти господа не могут без денег ступить!.. Куницын совершенно справедливо говорит, что их хорошенько надобно пробрать, чтоб они поняли наконец, что нельзя же мною злоупотреблять до бесконечности!.. (Становится около одного из своих кресел и гордо опирается рукой на его спинку.)

Входит Бургмейер и за ним смиренною походкой крадется Симха Рувимыч Руфин, очень молодой еще и весьма красивый из себя еврей. Оба они, издали и молча поклонившись хозяину, становятся в стороне; Толоконников же, с книгой в руке, подходит прямо к Мировичу и раскланивается с ним несколько на офицерский манер, то есть приподнимая слегка плечи вверх и даже ударяя каблук о каблук, как бы все еще чувствуя на них шпоры.