Анатолий Суров - Рассвет над Москвой

Сверху спускаются Капитолина Андреевна, Гермоген Петрович, Агриппина Семёновна, Нина и Значковский, который держит в руках кусок цветистой ткани.

Значковский (рассматривая ткань). Ну, о качестве судите сами…

Нина (смущённо). Пока что… Как же это? Был такой благородный рисунок!

Агриппина Семёновна (посмотрела на ткань, качает головой). Ворона в павлиньих перьях!..

Гермоген Петрович. Ваша правда.

Капитолина Андреевна (Значковскому). Ну, переворот совершили, а теперь, может быть, за дело примемся?

Нина (вполголоса, Сане). Как же так, Саня? Поражение?

Саня. Как видишь.

Нина. Товарищ Значковский, что же делать?

Значковский (бодро, как ни в чём не бывало). Созовём художественный совет, техническое совещание. А сейчас, Гермоген Петрович, поставьте старые валики. Работать вчерашний номер!

Агриппина Семёновна (в лицо Значковскому). Ну и крендель! (Гермогену Петровичу.) А ты-то, ты-то, батюшка Гермоген Петрович, куда глядел? Что гравировщики с рисунком сделали! Такой нежный рисунок. А ткань! Да на ней впору углем рисовать, а не узоры морозные печатать. Куда же ты глядел, батюшка?

Гермоген Петрович (укоризненно глядя на Нину). Молодёжь… Энтузиазм… Спешка… Начинать-то надо не с гравировщиков, а от ворот фабричных. (Уходит в цех за перегородку.)

Агриппина Семёновна. Срам! (Выходит.)

Нина. Побегу к Ивану Ивановичу! (Выходит.)

Значковский (отводит в сторону Саню). Саня, вам сейчас трудно. Трудно и мне… Но, знаете, есть хороший способ отделаться от неприятности. Вообразите, что она случилась с кем-нибудь другим. Я, например, всегда так делаю, и сразу на душе легче.

Саня (резко). А я и несчастий своих никому не отдам. Потому что они мои!

Пожав плечами, Значковский идёт молодцеватой походкой за перегородку.

Капитолина Андреевна. Теперь скажу тебе, как мать. Мы — Солнцевы — семья скромная. И резкое слово и спор стерплю. А фанфаронство всей душой ненавижу! Подумать только, какое кадило раздули: «Мать — директор, дочь — новатор!» На всю Москву срамота. Скажут, Солнцевы в знаменитости лезут, саморекламой занимаются. На экран захотели! Понимаешь, что натворила?

Саня молчит.

Была бы чужая, я бы пожурила, да и только. А тебе скажу: уходи с фабрики. Если добрым именем матери дорожишь…

Саня. А если не уйду?

Капитолина Андреевна. Я сказала, а ты решай. (Выходит.)

Саня, оставшись одна, долго смотрит на кусок материи. На её застывших глазах навернулись слёзы. Ткань выпала из рук. Входит Курепин.

Курепин (шутливо). А тебе телефонограмма. «Фабрика «Москвичка» Александре Солнцевой тчк Просим подробней описать достижения по выпуску образцовой ткани. Необходим текст для хроники».

Саня (телефонограмма показалась ей до последней степени обидной; схватив кусок своей ткани, подносит его к глазам Курепина). Вот, пошлите им! Нашли, кого снимать! Стыдно в глаза людям смотреть. Главное, дело-то какое загубили.

Курепин (рассматривая ткань). Беда твоя, вина моя. Кому доверился!.. Бюрократу Значковскому. Да какому ещё бюрократу — новой формации! Треск, шум, инициатива… И… провал. Ну, а что же дальше делать думаешь?

Саня. Вот именно, что дальше, Иван Иванович? Дана команда делать вчерашний номер.

Курепин. Ты делай вчерашний, а думай о завтрашнем.

Саня. Мне-то уж, видно, не придётся. Мать говорит: уходи с фабрики. Она словами не бросается. Не уйду сама — прогонит.

Курепин (как равный с равной, избегая опекунского тона). Беспокойно поначалу, Саня?

Саня. Почему поначалу? Я думаю, всегда беспокойно будет.

Курепин (довольный, улыбается). Неужели всегда?

Саня. А как же по-вашему? Я комсомолка, а вы коммунист. Вам, должно быть, ещё беспокойней живётся… По-вашему, что такое партия?

Курепин. А по-твоему?

Саня. По-моему, партия — это борьба! А борьба спокойной не бывает.

Курепин. Если так думаешь, — значит, скоро в партии прибавится ещё одна боевая коммунистка!

Просторная комната с высокими потолками и широкими, трёхстворчатыми окнами в доме бригадира Героя Социалистического Труда Алексея Силыча Рыжова. Мебель работы искусных сельских мастеров. Дом такой чистый и свежий, будто сохранял ещё запах только что отёсанных брёвен. За окнами сияющая ранняя весна. Широкое поле, дальше лес, Островки тающих снегов, почерневшая дорога. В комнате никого нет. Стук в дверь с улицы. Отзыва нет. Ещё стук. Затем дверь Медленно открывается. Нерешительно, озираясь, входит Игорь, за ним — Саня.

Игорь (ещё раз постучав в дверь с внутренней стороны). Можно? (Пауза.) Алексей Силыч, вы дома? (Пауза.) Входи, Саня.

Саня. Неудобно как-то. Нет хозяев.

Игорь. Раз не заперто, они где-нибудь близко. (Стучит в двери, ведущие в соседние комнаты.)

Саня. Зайдём позже.

Игорь. Ты утомилась. Посидим, отдохнём.

Саня (оглядывая комнату). Окна какие! Мебель резная! Колхозный дом? А что, Игорь, твой Рыжов — самый обыкновенный колхозник?

Игорь. Доподлинный. Только ты не удивляйся здесь всему, как городская барышня.

Саня. А я удивляюсь и буду удивляться. У тебя странный характер, Игорь. Мы шли по агрограду, и я читала на перекрёстках: «Улица первой пятилетки», «Улица второй пятилетки», «Улица Победы». Как будто читаешь громадную книгу — историю нашего времени. А ты даже, не обратил внимания. Почему?

Игорь (смеётся). А-а!.. Разговор на канале помнишь? Просто я был здесь раньше без тебя.

Саня. Только поэтому?

Игорь (после паузы). Сказать откровенно? Я смотрел не на дома, не на улицы — на тебя. На твои глаза. Я хотел в них увидеть удивление — и видел и радовался. И многое ещё я покажу тебе, Саня. Нет ничего лучше открывать перед тобой незнакомое. Я буду водить тебя за руку по всей нашей земле. И когда-нибудь увижу, как оживут эти счастливые дни на твоих картинах…

Саня. И в твоих дворцах с фонтанами.

Игорь. Будут они, будут дворцы мои стоять, Саня!

Саня. Верю.

Игорь. Иногда думаю: что о дворцах мечтать, когда над землёй трумэновские гитлеровцы с бомбами летают? И сам себе отвечаю: нет, не мы, пусть они этих бомб боятся. Взорвутся на них. А Москва растёт и вширь и ввысь. Недавно шёл я по Каменному мосту, смотрел на Кремль и думал: какая сила укрыла его от немецких бомб? Любовь народная, гений Сталина. Потом свернул на Красную площадь. Мавзолей. Очередь к нему вечная, на все времена очередь… Мне захотелось написать стихотворение. Придумал первую строчку: «Я сердцем прикрою тебя, мавзолей…» Больше ни одной строчки не придумал, зато мне стало совершенно ясно: училище училищем, погоны погонами, а я свою мечту осуществлю — дворец с фонтанами построю.