Григорий Горин - Тот самый Мюнхгаузен (киносценарий)

— Зелень, ветчина, рыба! — воскликнул Мюнхгаузен, выкатывая стол на середину комнаты. — А где утка, Томас?

— Она еще не дожарилась, господин барон. Мюнхгаузен изменился в лице:

— Как? До сих пор? — Он закрыл глаз и тяжело опустился в кресло. — Никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому… — Затем он поглядел на карманные часы, задумался и спросил: — Посмотри, Томас, они летят?

Томас бросился к окну и приставил к глазам подзорную трубу:

— Летят, господин барон!

Мюнхгаузен резко поднялся с места и ловким жестом снял со стены ружье. Музыка оборвалась. Все замерли.

Рамкопф поспешно привязал лошадь к дереву и нырнул в кустарник. Затем осторожно выглянул оттуда и посмотрел в сторону дома.

В окне дома торчала фигура Томаса с подзорной трубой, направленной в небо.

Рамкопф посмотрел вверх.

Высоко под облаками летела стая диких уток.

— Сейчас пролетят над нашим домом! — взволнованно объявил Томас, оторвавшись от подзорной трубы.

Мюнхгаузен бросился к камину, засунул туда ружье, сосредоточился:

— Командуй!

Томас снова прильнул к подзорной трубе:

— Внимание!.. Пли! Мюнхгаузен нажал на курок.

Рамкопф услышал выстрел. Огляделся вокруг. Потом взглянул на небо. Утки скрылись за кронами деревьев.

Мюнхгаузен стремительно отбросил ружье, схватил со стола большое блюдо, засунул его в камин и стал ждать.

Пастор незаметно для других осенил себя крестным знамением.

Марта бросила тревожный взгляд на Томаса.

Но в дымоходе послышался шум, и через мгновение на блюдо упала жареная утка.

— Попал! — гордо произнес Мюнхгаузен, предоставив возможность всем убедиться в его удачном выстреле. — Она хорошо поджарилась!

— Она, кажется, и соусом по дороге облилась, — ехидно заметил пастор.

— Да? — удивился Мюнхгаузен. — Как это мило с ее стороны!.. Итак, прошу за стол!

— Нет, у меня что-то пропал аппетит, — быстро проговорил пастор. — К тому же я спешу… Прошу вас, еще раз изложите мне суть вашей просьбы.

— Просьба проста. — Мюнхгаузен сделал знак музыкантам, и снова возникла наивно-шутливая тема, которая придала ему силы. — Я хочу обвенчаться с женщиной, которую люблю. С моей милой Мартой. С самой красивой, самой чуткой, самой доверчивой… Господи, зачем я объясняю — вы же ее видите!

Пастор сделал над собой усилие и постарался оставаться спокойным:

— Но все-таки почему отказывается венчать ваш местный пастор?

— Он говорит, что я уже женат.

— Женаты?

— Именно! И вот из-за этой ерунды он не хочет соединить нас с Мартой!.. Каково?! Свинство, не правда ли?

Марта, взглянув на пастора, испуганно вмешалась:

— Подожди, Карл! — Она быстро приблизилась к пастору. — Дело в том, что у барона была жена, но она ушла!

— Она сбежала от меня два года назад! — подтвердил Мюнхгаузен.

— По правде сказать, я бы тоже это сделал, — сказал пастор.

— Поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте, — заметил Мюнхгаузен.

Пастор поклонился.

— К сожалению, барон, я вам ничем не смогу помочь!

— Почему?

— При живой жене вы не можете жениться вторично.

— Вы говорите «при живой»? — задумался Мюнхгаузен.

— При живой, — подтвердил пастор.

— Вы предлагаете ее убить?

— Упаси Бог! — испугался пастор. — Сударыня, вы более благоразумный человек. Объясните барону, что его просьба невыполнима.

— Нам казалось, что есть какой-то выход… — Марта с трудом сдерживала слезы. — Карл уже подал прошение герцогу о разводе. Но герцог не подпишет его, пока не получит на это согласие церкви.

— Церковь противится разводам! — невозмутимо отчеканил пастор.

— Вы же разрешаете разводиться королям! — крикнул Мюнхгаузен.

— В виде исключения. В особых случаях… Когда это нужно, скажем, для продолжения рода…

— Для продолжения рода нужно совсем другое!

— Разрешите мне откланяться! — пастор решительно двинулся к выходу.

Мюнхгаузен посмотрел на Марту, увидел ее молящий взгляд, бросился вслед за пастором.

— Вы же видите — из-за этих дурацких условностей страдают два хороших человека, — говорил он быстро, шагая рядом. — Церковь должна благословлять любовь.

— Законную!

— Всякая любовь законна, если это любовь!

— Позвольте с этим не согласиться!

Они уже вышли из дома и стояли возле брички.

— Что же вы мне посоветуете? — спросил Мюнхгаузен.

— Что ж тут советовать?… Живите, как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по-прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.

— Бред! — искренне возмутился Мюнхгаузен. — Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?

— Странно, что вас это пугает, — пастор вскарабкался в бричку. — По-моему, ложь — ваша стихия!

— Я всегда говорю только правду! — Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором.

Лошадь помчала рысью.

— Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… — пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. — Это грех!

— Вы думаете?

— Я читал вашу книжку!

— И что же?

— Что за чушь вы там насочиняли!

— Я читал вашу — она не лучше.

— Какую?

— Библию.

— О Боже! — Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.

— Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.

— Не сметь! — заорал пастор и спрыгнул на землю. — Эти чудеса сотворил Бог!

— А чем же я-то хуже! — Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. — Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!

— Не всех! — Пастор стукнул кулаком по бричке.

— Вижу! — Барон тоже стукнул кулаком по бричке. — Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!

То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.

— Вы… Вы… чудовище! — кричал пастор, на бегу оглядываясь. — Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все — ложь! И ваши книги, и ваши утки, все — обман! Ничего этого не было!

Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.

Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты.

Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка.

Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.

Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:

— Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.

— Это уже четвертый, Карл…

— Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…

— Двадцатый придет как раз на мои похороны, — улыбнулась Марта сквозь слезы.

— Перестань! — поморщился Мюнхгаузен. — Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!..