Том Стоппард - Берег Утопии

Ну вот, я был у врача. Он сказал, что я слишком много пью. На меня это произвело впечатление. Он же никогда в жизни до этого меня не видел.

Герцен отдает фотографию Натали и возвращается в свое кресло.

Герцен. Тебе.

Натали. О!.. Я ее помню именно такой!

Герцен. Она действительно была святая. Замечательная жена и товарищ, преданная мать, прекрасная душа…

Натали. Это правда.

Герцен. И после всего – потеря Коли! – маленького Коли… Натали повторяла снова и снова: «Ему должно было быть так холодно и страшно, когда он увидел этих рыб и крабов!»

Натали бросает взгляд на Огарева; Герцен вытирает глаза.

Так нельзя, так нельзя. Шесть лет без настоящего друга рядом! Ох, дорогие мои. (Огареву. J Ты тоже чуть не пропал. (Беретруку Натали в свои руки. Она преданно смотрит на него.) Ты спасла его.

Огарев. Спасла, да. Она взяла женатого человека, который стремительно катился в пропасть. Но вот нате же! – моя жена умерла, а я снова женат и снова качусь вниз, на этот раз уже без всякой спешки.

Натали. Ты был свободным мужчиной и попусту терял время на жену, которая сбежала от тебя с другим.

Герцен. Что ж, хватит терять… Пора ему браться за дело. (В возбуждении.) Да! – новое издание. Не толстое и дорогое, как «Полярная звезда», и не три раза в год – а дешевый листок, который можно будет легко провозить контрабандой, – тысячи экземпляров – печатать один или два раза в месяц… писать о злоупотреблениях, не стесняясь имен… Как же его назвать? Я ждал тебя, сам того не зная. Герцен и Огарев! Мы сможем ясно видеть сны, которые снятся нашему народу.

Натали (восхищенно глядя на Герцена). Видеть сны, которые снятся твоему народу!

Герцен. A потом разбудить его – словно колокол.

Огарев. Колокол!

Герцен. Колокол!

Натали. Ш-ш-ш! (Успокаивает Ольгу.) Когда они маленькие – они любят быть со взрослыми. Я понимаю детей, хотя своих у нас быть не может. (Целуя Огарева.) Ну, это же не секрет. Признаюсь, когда Ник мне об этом сказал, – было тяжело; но в этом есть свои преимущества, особенно когда Мария не давала ему развод и мы думали, что никогда не поженимся…

Герцен (смеясь). Твоя жена – замечательная женщина. Можно мне ее поцеловать?

Огарев милостиво взмахивает рукой. Герцен и Натали целомудренно целуются. Герцен берет Ольгу на руки.

Огарев. Вот она жизнь – просыпаешься в собственной кровати и не знаешь, как там оказался.

Герцен уносит Ольгу. Огарев и Натали обмениваются долгими взглядами. Огарев с болью, а Натали – вызывающе.

Натали. Что?

Огарев. Наташа! Наташа!

Она падает к Огареву на колени и начинает рыдать.

Улица. Герцен и Блан одеты в траур, вместе укрываются от дождя.

Блан. Думаете, все заметили, что я опоздал?

Герцен. Вы опоздали?

Блан. Я вошел не в те ворота, а кладбище такое огромное…

Герцен. Не знаю. На меня все это наводит тоску.

Блан. Похороны наводят на вас тоску. Это ничего, нельзя же всегда быть оригинальным.

Герцен. Я имею в виду эмигрантов… Умирающие хоронят своих мертвых. Неудача, помноженная на смерть.

Блан. Ворцель не был неудачником… Правда, он умер до того, как достиг своей цели, но он исполнил свой долг.

Герцен. Какой?

Блан. Он принес себя в жертву своему делу, как положено мужчине.

Герцен. Почему так положено?

Блан. Потому что это наш человеческий долг – приносить себя в жертву ради благополучия общества.

Герцен. Мне неясно, каким образом общество достигнет благополучия, если все только и делают, что приносят себя в жертву и никто не получает удовольствия от жизни. Ворцель прожил в изгнании двадцать шесть лет. Он отказался от жены, от детей, от своих поместий, от своей страны. Кто от этого выиграл?

Блан. Будущее.

Герцен. Ах да, будущее.

Они пожимают руки.

Блан. Надеюсь, мы увидимся до следующих похорон. Особенно если эти похороны будут ваши.

Блан уходит. Входит Натали.

Герцен. Натали… как ты?… Разве Ник не с тобой?

Натали качает головой.

(Пауза.) Я вечно попадаю не на те похороны. Колю так и не нашли. Спасли девушку – служанку моей матери. Почему-то у нее в кармане оказалась одна Колина перчатка. Вот и все, что у нас осталось. Перчатка.

Сад в доме Герцена. Зайти в сад можно как «с улицы», так и из дома.

Герцен (47 лет) сидит в удобном дачном кресле. Рядом на траве полулежит Саша, теперь уже молодой человек (20 лет) с номером герценовского журнала «Колокол». «Взрослая» Тата, которой почти 15, бежит через сад и перекрикивается с Няней. У той под присмотром девятилетняя Ольга и коляска, в которой спит младенец (Лиза); Няня идет за Татой. Данная сцена напоминает сон Герцена в начале пьесы.

Герцен (Саше). Мы теперь переправляем в Москву пять тысяч экземпляров!

Миссис Блэйни. Тата! Тата!

Тата. Вот хочу и буду! Вы не моя няня!

Миссис Блэйни. Посмотрим, что скажет на это мадам Огарева!

Герцен (продолжая говорить Саше). Саша, ты слушаешь? «Колокол» читают десятки тысяч учителей, чиновников.

Тата забегает в дом, который может быть виден или нет, и оттуда немедленно доносится ее спор с Натали.

Ольга (между тем). Я не хочу чаю!

Миссис Блэйни. Только ты не начинай дурить…

Герцен (Саше). Мы с Огаревым были первыми социалистами в России, еще до того, как сами узнали, что такое социализм.

Огарев, возвращающийся с прогулки, заходит в сад. В его облике есть что-то неблагополучное.

Ольга (начинает плакать.) Меня нельзя заставлять…

Герцен. Мы читали все, что могли достать. Мы много позаимствовали у Руссо, Сен-Симона, Фурье…

Тата с гневом выбегает из дома.

Тата. Я покончу с собой!

Огарев. (Тате). Что случилось?

Герцен…Леру, Кабе…

Тата. Она считает меня ребенком.

Миссис Блэйни. Не груби!

Тата. He вы – она!

Огарев. Тата, Тата… Дай я вытру тебе лицо…

Тата. И вы тоже!

Миссис Блэйни. Ты разбудишь Лизу.

Герцен. Позже мы взялись за Прудона, за Блана…

Тата, не задерживаясь, убегает.

Младенец начинает плакать. Огарев наклоняется над коляской и успокоительно гукает. Сердитая Натали выходит из дома.

Миссис Блэйни (в коляску). Вот смотри, папочка пришел.

Натали. Свекла! Вы видели?

Герцен (Саше). У Прудона мы взяли уничтожение власти…

Натали (Миссис Блэйни). А с ней что такое?

Миссис Блэйни. Говорит, что не будет пить чай.

Ольга (сердито). Я сказала, что не стану пить эту жирную гадость!

Герцен (Ольге). Иди, поцелуй меня.

Натали. Не дам я тебе никакого жира. Перестань плакать, а то я тебе клизму поставлю.

Герцен. У Руссо – благородство человека в его первооснове…