Александр Попов - Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой

НОЖИКОВ. Молодой.

ФЕДЯ. Какие-то гнилые настроения у тебя, песни…

НОЖИКОВ( проникновенно ). Детдомовский я, Федя. Безотцовщина. Без матушки рос, без ласки.

ФЕДЯ. А я с лаской рос? У меня отца убили в тридцать первом! Вон, посмотри, руки у меня какие! Ты думаешь, чего я маленький? Ты за плугом походи! Не вижу я, как вы надо мной смеетесь! Слова путаю иностранные! Да я этих слов до двенадцати лет и не слыхал! Ты думаешь, мне легко — учеба да работа в партии?

НОЖИКОВ. Не думаю, Федя, не думаю.

ФЕДЯ. А может, я правда тупой?.. Не могу я в абстракции. Но я же стремлюсь! Может, я чье-то место занимаю в ВУЗе, но я знаю, что я добросовестный! А это, может, главное, а? Скажи!

НОЖИКОВ. Ты, Федя, не тупой. Ты — магнитный. Вот тебе надо притянуть гайку, а ты вместе с гайкой разный сор железный волокешь. А из-за этого сора и гайки не видно.

ФЕДЯ( подумав ). А ты, Ножиков, не глупый. Придумал тоже — гайка.

Вальс заканчивается. Таня дышит часто, смеется.

ТАНЯ. Франц Иоганн Штраус! «Весенние голоса»! ( Напевает. ) Моя мама обожает Штрауса.

ТОНКИХ. Если у него была такая же жизнь, как его вальсы, то ему можно позавидовать.

ТАНЯ. Завидовать? Штраусу? Завидовать надо нам! ( Громко. ) Эй вы! Слушайте! Я вас всех люблю! ( Тонких. ) Мы молоды, мы студенты, мы красивые!

ТОНКИХ. И сам черт нам не брат. У тебя лента распустилась.

ТАНЯ. Завяжи.

Тонких завязывает ленту, она смотрит на него через плечо.

ТОНКИХ. Не вертись.

ТАНЯ( тихо ). И откуда ты такой, Тонких, взялся. И какой тебя бес принес по мою головушку. Ты кто такой?

ТОНКИХ( подхватывает ). Родом я из Сибири, из города Иркутска. Отец мой потомственный каторжанин, мать — из оскудевшей крестьянской семьи. Несмотря на свое происхождение, она все же согласилась пойти за земского врача. На свет я появился седьмого февраля двадцатого года. В этот же день произошло еще одно событие, не столь значительное, а именно: расстрел Колчака. Так что заря новой жизни светила мне с колыбели.

ТАНЯ. Я не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Но это так интересно. Давай дальше.

ТОНКИХ. Мой отец — хирург, а хирурги — те же саперы. Он резал всех: губернаторов, крестьян, интеллигенцию, генералов. После революции начальство пошло молодое, здоровое и на отца стали смотреть косо. Во всех профессиях есть завистники. У хирургов их мало. Надо совмещать вражду и операции, а это очень трудно. Я горжусь своим отцом, потому что он всегда был выше сословных различий. Он видел перед собой людей и возвращал их в строй. А дальше уж они сами разберутся.

ТАНЯ. А в гражданскую…

ТОНКИХ. А в гражданскую он вправлял грыжи чехам и колчаковцам. Однажды он отказался делать операцию и просидел за это три месяца в Александровском централе. Там он познакомился с большевиком, который в дальнейшем стал его другом. Отец и ему вырезал полжелудка. Сколько я его помню, его любимой фразой было «умом Россию не понять». А в начале тридцатых годов он добрался до продолжения «аршином общим не измерить». В тридцать пятом он умер и теперь, видимо, мне придется оканчивать четверостишие.

ТАНЯ( медленно ). Ты все-таки не очень добрый.

ТОНКИХ. Добрым быть нельзя. Доброта хороша в семье. В коллективе важна честность. А для Родины, для страны необходима не столько доброта, да и не честность, может быть, а ум и мужество.

ТАНЯ. Ты далеко замахиваешься.

ТОНКИХ. Это время замахивается, а не я. Пойдем к столу. Твои однокурсники начинают закипать.

Ножиков сидит на столе, поставив ногу на стул. В его руках гитара. Он встречает их взглядом.

НОЖИКОВ. Романс двадцатых годов! По заказу Федора Матвеича Голованова, стахановца учебы и командира комнаты! Ша!

Поет.

ГОЛОСА. Нашел, что петь!.. Нэпман!..

ФЕДЯ. Ножиков!.. Ножиков, прекрати!

НОЖИКОВ. Эх, мать честная! Золотой мой Винпром! Разливай, дорогая. Выпьем вдесятером. Буду речь говорить. ( Пауза. ) Всем налито? Так. Сколько себя помню, жил я весело. Вообще я человек веселый. Но есть у меня одно такое… желание. Хочу иметь детей. ( Смех. ) Пятерых. ( Смех. ) И чтобы мои дети приходили из школы и говорили: «Здравствуй, папа». Все. Больше мне ничего не надо. Выпьем за то, чтобы мое желание исполнилось! Музыка!

Звучит фокстрот. Ножиков, дурачась, танцует его с одной из девушек. Оживление. Затем музыка становится тише, кое-кто продолжает танцевать.

ТАНЯ. Почему ты так думаешь?

ТОНКИХ. Так думают все, но не говорят об этом.

ТАНЯ. Значит, все притворяются?

ТОНКИХ. Не знаю.

ТАНЯ. Сейчас ты, конечно, добавишь, что к присутствующим, ко мне, то есть, все сказанное не относится.

ТОНКИХ. Нет, я ничего не добавлю.

ТАНЯ. Итак, все женщины — рабы. До чего это старо!

ТОНКИХ. Все истины стары.

ТАНЯ. Но это не истина! Ты ничем не можешь это доказать! На каждый твой пример я отвечу двумя.

ТОНКИХ. Видишь ли, Таня, об этом говорить не принято. Вообще чистую правду очень трудно вынести. Вот, например, и ты и я умрем. И умрем обязательно. Что может быть истинней этого? Ничего. А попробуй думать так каждую минуту и ты сойдешь с ума. Это — запретная тема. Так же в вопросе о женщинах и о любви: каждый прекрасно знает, что любви нет, но обманывает себя, и иногда благополучно. Мы с вами, как два враждующих лагеря. У нас все разное — и мысли, и чувства. Но вы в нашем подчинении и словами этого не исправишь. Так уж получилось.

ТАНЯ. Я тебя ненавижу.

ТОНКИХ. Это естественно. Если сон крепкий, то ненавидят будильник, хотя он ни в чем не виноват.

ТАНЯ. Но ты же когда-то женишься на рабе, на дуре, на женщине? И неужели будешь говорить ей все это?

ТОНКИХ. Каждая женщина чувствует свое место.

ТАНЯ. Тогда почему ты выбрал меня мишенью? Разве я твой враг? Ты мне мстишь за что-то? А-а! Я знаю! Каждый мужчина мстит за унижение. Как же! Пока ухаживаешь, чего только не натерпишься — и внимания на тебя не обращают, и на свидания не приходят. Зато потом-то он свое берет. Тот, кто попроще — колотит жену кулаками, а такие, как ты — словами так побьют, что места живого не останется. В кровь!