Леонид Андреев - «Gaudeamus»

Д и н а. Вы нездоровы, Александр Александрович?

Молчание .

Т е н о р. Нет, здоров. Они шутят.

С т. с т у д е н т. Александр Александрович действительно не совсем здоров.

Д и н а. Я вижу… Как вы хорошо устроились, Петр Кузьмич, – вы не скучаете по вашей Сибири? Это ваши лекции? Какой прилежный – учитесь. Онуфрий Николаевич, он читает лекции. Однако мне надо идти, я совсем и забыла, что меня ждет извозчик. Где же пальто? Это все вы, Петр Кузьмич, с вашим гостеприимством.

О н у ф р и й. Посидите, Дина, куда торопиться. Сегодня ужасный холод. А извозчика вашего мы отпустим. Верно, дядя?

Д и н а. Вы думаете, что на извозчике холоднее?

О н у ф р и й. Неизмеримо! (Берет Старого Студента под руку.) Да пойдем, дядя, что стал!

С т. с т у д е н т (упираясь) . Вы меня извините, Дина, если я на несколько минут…

Д и н а. Пожалуйста.

О н у ф р и й. Ну, идем, идем. Стамескина, кстати, проведаем, да я еще тебе свеженький анекдот из римской жизни расскажу. Когда Тарквиний Гордый… (Уходя, тихо.) Нельзя так, дядя, а то и лохмач этот будет над тобой смеяться. Дневник, лирика, эка куда ты забрался!..

Дина и Тенор. (одни). Молчание.

Д и н а. Я все понимаю, Александр Александрович.

Т е н о р. Тем лучше.

Д и н а. Вы давно здесь прячетесь?

Т е н о р. Со вчерашнего, кажется, вечера… Да – со вчерашнего вечера.

Д и и а. И все лежите… там?

Т е н о р. Да, преимущественно. Немного и хожу.

Д и н а. И когда я пришла, вы продолжали лежать? И когда услыхали мой голос, продолжали оставаться там? Вы подумали, Александр Александрович, в какое положение перед этими господами вы ставите меня? Вы подумали, в какое положение вы ставили меня вчера, когда на собрании говорили: Тенор трус, Тенор прячется, а я должна была лгать, что вы больны?

Т е н о р. Самолюбие, Дина?

Д и н а. Да, самолюбие, которого, к сожалению, у вас нет. Прятаться от меня, здесь за перегородкой, на чужой постели, сдерживать дыхание, чтобы не услыхали. (Смеется.) Вчера при голосовании смеялись, что Тенор и здесь бережет свой голос, – теперь я понимаю, что это значит. (Презрительно.) Подайте мне пальто.

Т е н о р. Я избегал объяснения, Дина, – знал, что сейчас оно ни к чему не приведет, но если вы хотите… Я на сходку не пойду.

Д и и а. А? Мне казалось, что вы пойдете.

Т е н о р. Нет, не пойду. Вы знаете, Дина, что ради таланта я превратил свою жизнь в тюрьму?

Д и н а. Знаю.

Т е н о р. Что я создал для себя режим хуже арестантского режима? Ха-ха-ха, что такое арестант? Я был несвободнее арестанта. И я не хочу для какой-то вздорной истории, в которой не вижу смысла, – я не хочу жертвовать своим талантом.

Д и и а. А мне всегда казалось, что талант – это свобода. И мне… непонятен талант, для развития которого необходимы арестантские роты.

Т е н о р. Я всегда знал, что ты не любишь меня. Только самолюбие и ни на йоту ни жалости, ни понимания. Ты не любишь меня.

Д и н а. Кажется… вы правы.

Т е н о р. Ты сама должна была сказать мне: «Не ходи. Им нечего терять, а твоя жизнь, твой талант нужен для них же».

Д и н а. Да? Так вот как. А мне казалось, что есть минуты, когда все мы должны идти рядом, даже и таланты. Как вы думаете, Александр Александрович?

Т е н о р. Это говорит Стамескин! Ты повторяешь слова Стамескина, Дина! Ха-ха-ха!

Д и н а. (вставая) . Нет, это говорю я! А Стамескин говорит другое – что вы трус и карьерист.

Молчание.

Т е н о р. И ты не ударила его, Дина?

Д и н а. Нет, за что ж? Я с ним согласна.

Молчание .

Т е н о р. Прикажете подать пальто?

Д и н а. Пожалуйста. Нет, не трудитесь, ботики я сама надену.

В двери стучат.

Д и н а. Войдите! А, Петр Кузьмич! А я ухожу.

С т. с т у д е н т. Не смею удерживать.

Д и н а. Как у вас мило! Благодарю вас, Онуфрий Николаевич, да, это моя муфта. Очень мило! Это ваша спальня?

Т е н о р. Да. Тут спит наш старик. (Неуверенно хохочет.) Ха-ха-ха!

О н у ф р и й. Эка развеселился наш Тенор.

Д и н а (весело) . Я ему сказала, что он трус и карьерист, и он не может прийти в себя от радости. Прощайте!

Быстро выходит, Старый Студент поспешно накидывает пальто и устремляется за нею.

С т. с т у д е н т. Дина! Подождите, я вас провожу. Ах, Господи – Дина!..

Уходит. Молчание.

О н у ф р и й. Какой проворный стал. Вот что значит шведская гимнастика. Без калош побежал – какое неблагоразумие!.. Ну как, Тенор, плохо?

Тенор с силою ударяет кулаком по столу, так что падают рюмки.

Т е н о р. Я ей покажу! (Всхлипнув.) Я ей покажу!

О н у ф р и й. Покажи, покажи.

Т е н о р. Я всем вам покажу, что значит Тенор. Вы еще придете просить прощения, что обидели человека. За что? За что она меня оскорбила? Я думал, что она мне просто скажет, и я ей объясню, и она поймет… ну, не согласится, – а это что же? Ведь она же меня знает.

О н у ф р и й. Кроваткой повредил, кроваткой. Поза некрасивая.

Т е н о р (садится и опускает голову) . Неужели я такая свинья! Онуша, ты человек справедливый, скажи ты мне!.. Онуша, неужели я такая свинья?

О н у ф р и й (гладя его по спине) . Свинья, братец, свинья! Свинья, да еще такая большая…

Предвечерний тихий час в номерах Фальцфейна. Горит электричество.

В комнате Старого Студента. Тишина; все чисто, на всем печать строгого, немного щепетильного, Стариковского порядка. Сам С т а р ы й С т у д е н т сидит за столом и, откинув назад седую голову, что-то пишет в клеенчатой тетрадке; одет в новенькую серую тужурку и сатиновую, светлую в крапинках рубашку. Видно, что он нездоров: горло завязано чистым платком; в утомленных, не то больных, не то мечтательных глазах чувствуется легкий жарок. Постарел.

Кончает писать и аккуратно складывает тетрадку. Зажигает свечу и рассматривает перед зеркальцем горло – качает головой и, сняв платок, мажет шею йодом. Смотрит на часы. Ходит по комнате. Скучает.

Стук в дверь.

С т. с т у д е н т. Войдите. Ах, да там заперто! Сейчас, сейчас отопру.

Входит коридорный Капитон с покупками.

С т. с т у д е н т. Это вы, Капитон! Ну что, все взяли?

К а п и т о н. Все. Малины сушеной взял на двугривенный, меньше в аптеке не дают.

С т. с т у д е н т (разбирая покупки и пузырьки) . Так. Малина… нашатырь… салициловый натр… Я же просил вас, Капитон, взять хину в облатках – ну как я ее глотать буду? Всегда вы перепутаете, Капитон, за чем вас ни пошлешь.

К а п и т о н. Не знаю, они по вашей записке отпускали. Народу в аптеке много, насилу добился. Да – сыру-то этого, как его?

С т. с т у д е н т. Тильзитского, – ну?

К а п и т о н. Нету. Я голландского взял, полголовки. Самовар сейчас подавать или погодить?

С т. с т у д е н т. Нет, погодите. Я на ночь малину буду пить; вы и чайничек другой захватите, для малины. Постойте, куда торопитесь… Ну что: много народу на Тверской?