Эльфрида Елинек - Посох, палка и палач

Другой (тоже начинает дергаться и рвать нити, во внезапно наступившей тишине говорит только он). Раз привлекать становится все труднее, надо отвлекаться и смываться. Но сразу поджигать дом все же следует. В конце концов, даже пламя страсти надоедает, когда она горит слишком долго. Разве у нас нет чего-нибудь помельче?

Женщина (спокойно, старательно примеривая на себя вязанье). Да. Кое-где им хочется сжечь еще парочку человек, но спирт они хотят вылакать сами, причем как можно скорее. Только любящие радуются, совершая смешные поступки. Появляются ноги. Женщины и дети выпрыгивают из дома, словно из-под них вдруг выдернули стулья. (Она запихивает свое вязанье в вязаную сумку.) Облака и собачий лай. Высеченная из камня завеса времени. И все пышнее локоны боли на лике земли. Ну что же. Чего не хочешь знать, того можно не замечать!

Мужчина (грызя вязаный пакет, давясь проглатываемыми кусками и задыхаясь, выдавливает из себя слова, время от времени делая глоток из бутылки в вязаном чехольчике). Мне свое ослепление еще нужно заказать, без него взгляд выглядит каким-то обнаженным. Ничего не поделаешь. Можно бы надеть на себя еще и обтекатель. Он наверняка хорошо смотрится. Я обделаю его фанерой и повешу, словно оленьи рога, в своей обитой кедром комнате. Надеюсь, в таком виде я еще смогу ехать! Вещь довольно тяжелая в сравнении со мной и моим автомобилем. Раньше бывали дни, когда я гнал под двести километров в час. Бывали дни, когда мне приходилось пропускать по 18 тысяч! {9} 9 Намек на Франца Штангля, коменданта концлагеря Треблинка, хваставшего тем, что в отдельные дни ему удавалось сжигать в крематории огромное число тел узников.

Другая женщина из очереди (как только мужчине удается оторваться от нее, она тут же пришивает его к себе снова). У меня еще осталось воспоминание: взгляните на вон тот холм! В сумерках появляется группа людей с собаками; словно безвременно умершие, они еще не могут осознать, что мертвы, поэтому восстают из своих могил и небрежно стряхивают землю со своих саванов. Кое-кто считает преступлением, если ты знаешь эти собачки! И куда они вдруг подевались? Где же они?

Мужчина (в штирийском вязаном костюме, с длинным пастушьим посохом в руках или с охотничьим ружьем за плечами). Кто-то здесь заказывал мне причину своих деяний? Причин сегодня не осталось. Мне пришлось вычеркнуть их из меню.

Другой покупатель. Ну, теперь-то мы наконец покончим со всякими слухами! Я исхожу из научных соображений, когда иронически говорю, что теперь нужно наказывать и за любовь к немецким овчаркам, и за яичные клёцки, по слухам, любимое блюдо Г-ра. Но теперь все эти шикарные белокурые овчарки снова с нами. Посмотрите на них! Не отворачиваться! Лампы устрашения горят ярко, даже в бурю. Обычно индивид, чья индивидуальная смерть предрешена, замирает на месте. Но в массе, в этой огромной массе для нас не остается никого, ни единого человека. Рекс! Где ты, Рекс? О боже, Рексу снова нужны мы! Он снова нуждается в нас! Скорее! (Неохотно, монотонно, небрежно.) Почему снова пропал Рекс? Я уже видел этот фильм и знаю, что Рекс узнал того, кто встраивал бомбы в плюшевые игрушки, а когда он, Рекс, самолично обезвредил бомбы и пошел к миске с едой, то заметил, что миска вовсе не его, а весь дом вдруг поплыл на высоченной волне, это волна наших симпатий.

Женщина (достает плюшевого медвежонка, заворачивает его в вязанье и, хихикая, доверительно обращается к соседке). Раньше сюда приходил мужчина, он искал скелет своего отца! Ну, для этого ему придется съездить в Грац. Но скелет нужен им самим, для исследования.

Обе корчатся от смеха, фраза ходит в очереди по кругу, вполголоса передается работающим вязальными спицами дальше, все время повторяется, вызывая все большее веселье.

Связанная очередь начинает разделяться, среди стоящих в ней появляются голые, розовое вязанье на розовом теле, но это не должно вызывать извращенного эротического любопытства! На ярко светящемся экране или на мониторе появляется морда немецкой овчарки с газетой в зубах и остается там до конца, единственный предмет, не обтянутый вязаньем.

Мясник (выходит из-за прилавка и злобно бьет завернутым в вязанье пакетом с колбасой стоящих в очереди). Вы отняли у смерти территорию, на которой она властвовала над живыми! Вы умалили значение самой смерти, свели его до не воспринимаемого чувствами нуля! Когда убито так много людей, невозможно определить, кто жив, а кто мертв. И какой смысл теперь у нашего очищенного от смерти бытия? Уж лучше бы нас вообще не производили на свет! А вот и собаки, вот и собаки! Рекс возвращается! Наш Рексик снова с нами! Браво! (Монотонно, незаинтересованно бубнит, проглатывая целые слоги, будто читает вслух газету.) Зеленоватой плесенью покрыт дом забвения. Перед каждой распахнутой дверью синеет твой обезглавленный сигналист. Сюда, Рекс! Вот так! Браво!

Связанные в очереди люди все ожесточеннее борются друг с другом. Иные, как немного раньше женщина, достают игрушечных плюшевых зверьков, раздевают их и натягивают на них вязанье, зверьки жужжат и сучат ножками.

Покупатель (идет за прилавок, делает себе сэндвич с печеночным паштетом и сует его в вязаную сумку). Убивать было легко, куда труднее — сжигать. Прежде всего, процесс длился слишком долго. С другой стороны, от больших костров шла такая вонь, что окрестности на много километров вокруг оказались отравлены. По ночам можно было издали видеть красноватое небо. И все же в сорока восьми печах, газовых камерах, за сутки удавалось сжечь при непрерывной работе более 4700 трупов. Спрашивается, где то место, на котором были расположены печи? Если вы, дамы и господа, знаете, пожалуйста, позвоните!

Кто-то из публики (давясь от смеха). И никакая осина, никакая ива не сможет утолить твою печаль, утешить тебя? Разве Господь с усеянным почками посохом не поднимается на холм и не спускается с холма? И не страдает ли мать, как когда-то, от тихой тяжелой немецкой утраты?

Мясник (обращаясь к человеку из публики, снова спокойно). Добиться последнего мы не в силах, но мы можем к этому стремиться, и самое последнее — смерть, наилучшая возможность скрыться от мира. Поверьте, уж в этом-то я разбираюсь! Люди еще потирают руки, вскидывают их вверх, но уже поздно, путь уже изъезжен, истоптан миллионами ног плюс, минуточку, мне надо подсчитать, да, плюс еще восемь, так сказать, в виде добавки. Все одно к одному! Знаете, когда я нарезаю колбасу высшего качества и остается хвостик, я отдаю его бесплатно, для Рекса. Умаляйтесь! Делайтесь такими же маленькими, как овчарка! Тогда у вас есть шанс попасть в телекадр.