Анатолий Луначарский - Пять фарсов для любителей

Смит. Чай со сливками!.. Деревенские лепешки! А вчера… черная ночь, свист полиции, треск выстрелов, жужжание пуль… Прелестная девушка, простите, что я так экспансивен, так взволнован: я видел смерть!

Юлия. Садитесь, садитесь… Масла не хотите-ли?.. (суетится около него).

Смит. Замереть в тихом блаженстве…

Сем. Сем.Молодой человек, будьте как дома.

Лидия. Вас. Я сейчас распоряжусь сделать пару котлеток (встает).

Смит. Мне совестно утруждать вас… но… котлеты… шипящие в масле, горячие, свежие котлетки… после тюремной баланды, заборов, рвов, собак, переодевания у жида, готового предать вас и колеблющегося между страхом перед вами и страхом перед властью.

Лидия Вас. Сейчас, сейчас! (выходя). Какой красивый юноша этот политический!

Сем. Сем.Вы страшно устали?

Смит. Я отдыхаю на лоне вашей чистой, солнечной семьи. О, вы чудный человек! Есть на Руси такие интеллигенты, полные невыразимого, чисто дворянского, истинного либерализма!

Сем. Сем.Надо вам сказать, что даже официально я принадлежу к партии народной свободы.

Смит. А, чудная партия, великолепная партия! (уписывает бутерброд).

Юлия. Но которую революционеры недолюбливают.

Смит. Видите ли, моя красавица, смотря потому-кто…

Юлия. А вы… в какой партии?..

Смит. Я эс-дэк!

Юлия. Но социал-демократы так ругают партию папы!

Смит. Это так называемые большевики, я-же убежденный меньшевик. Мы только чуть полевее кадетов.

Лид. Вас. (входя). Вот Аннушка несет котлеты.

(Аннушка вносит котлеты и ставит их перед Смитом вместе с бутылкой пива).

Смит. Пиво! Восемь месяцев не пил пива!.. (наливает стакан). За моего хозяина, за его дивную, прекрасную супругу, за эту Юнону! за вас, русская девушка, девушка Тургенева! (пьет и ест).

Сем. Сем.А скажите, пожалуйста, какая собственно разница между большевиками и меньшевиками?.. Я все как то не могу уловить…

Смит (вытираясь салфеткой). Разница? А видите-ли, большевики хотят большего, а меньшевики меньшего.

Сем. Сем.Ага. Так я и слышал, что меньшевики хотят, чтобы их хотя в оппозицию пустили, а большевики стремятся проникнуть в правительство.

Смит. Вот, вот! Затем, меньшевики стоят за пропаганду и выборы, а большевики за партизанские действия. Отчаянные головы. У них этот… вот вождь их, который… как его… странно, забываю такие фамилии… это после тюрьмы…

Юлия. Ленин?

Смит. Вот, вот! Он при мне как-то говорил: раз мы отрицаем собственность, почему-же нам не красть? Железная логика у этого человека.

Сем. Сем.Ну, это, знаете-ли, уже переборщил он.

Смит. Вот оттого-то мы — меньшевики против него. Перебарщивает. Но какой конспиратор. Всех сыщиков с ума свел… Сегодня он блондин, завтра брюнет, сегодня маленький и толстый, завтра длинный верзила.

Сем. Сем.Но как же это? Это уже невероятно.

Смит. Так-с! При помощи корсетов, каблучков и прочего… Совершенный оборотень. Тоже и у эс-эров есть молодец. Максим! Он свою секту образовал максималистов. Хитер! Не хуже Ленина. Вот, я вам расскажу один случай. Было у нас совещание насчет того, как бы спихнуть Дурново. От большевиков был Ленин, от эсэров Максим, а от меньшевиков я.

Сем. Сем. Вы?

Смит. Да. Наш Плеханов, знаете, все в Женеве живет больше, так что я частенько вынужден был, даже в решительные, так сказать, исторические моменты… Так вот Максим говорит: убить! берусь! говорит: 14 человек поклянутся не спать, не есть, не пить и не иметь женщин… pardon!.. пока не спапашут этого фрукта! Ленин говорит: нет, это говорит, нейдет. Маркс не велел этак поступать… Я берусь устроить все без пролития крови… А я предложил петицию подать. Что-же проделывает Ленин? Он ночью прокрался в кабинет Дурново, когда тот спал за своими делами, и отрезал ему полы халата, да знаете, — фестонами этакими! ха-ха-ха! А на другой день Дурново получает по почте пакет: полы халата и письмо: «Министр Дурново! подавайте в отставку! Вы видите, что вы в наших руках. Только остатки марксистской совести помешали мне проткнуть тонкой отравленной иглой, которую я ношу при себе всегда, ваше свиное сердце. Уходите в отставку. Ленин». И подал.

Юлия. Странные какие вещи… Вот бы не подумала.

Смит. Да. В широких кругах этого не знают.

Сем. Сем.Но скажите, пожалуйста, — я думал, что название максималистов происходит от того, что они приняли программу максимум.

Смит. Нет. Это газеты переврали: программу составленную Максимом, вот и все.

Егор (входя). Барин, к вам становой.

Сем. Сем.Спокойствие, я сейчас.

Юлия. Я пойду с тобой, папа. Я буду спокойна и хитра. Ты увидишь. (Юлия и Сем. Сем. уходят).

Лид. Вас.Уже полиция. Это меня беспокоит. Что если становой станет расспрашивать прислугу и по приметам узнает, что вы здесь?

Смит. Это будет более, чем неприятно. Но я надеюсь, что ваша прелестная дочь предупредит нас, если дело примет дурной оборот, и я скроюсь через какое-нибудь отверстие вашего дома.

Лид. Вас.Сколько отваги нужно человеку, занимающемуся вашим делом!

Смит (задумчиво). Да, наша профессия полна опасностей! Тюрьма, потом опять подвиги, опять арест и тюрьма!.. А там Сибирь и каторга.

Лид. Вас.У меня сын тоже сослан на два года в Вологодскую губернию.

Смит. За мошенничество или за кражу?

Лид. Вас.Что вы! Он тоже социал-демократ!

Смит. А да!.. извините… я задумался. Вот идет ваша прелестная; дочь…

Юлия. (входя). Не беспокойтесь слишком, этот старый чудодей-становой, по видимому, ничего еще не знает о побеге, в этой местности вас, очевидно, не ищут… Он просто привез папе какую-то бумагу от губернатора (уходит).

Смит. Тем лучше! (Смотрит на Лидию Васильевну, как-бы решая что-то в своем уме). Ах, милостивая государыня… Вот я сыт, согрет, в относительной безопасности. Правда, не позже как завтра, мне придется добраться с помощью вашего высокопочтенного супруга до ближайшей станции и окунуться в пучину неизвестности, но все-же сейчас я обласкан, мне как будто хорошо… А между тем я смотрю на вас, на ваше ласковое, прекрасное лицо… и… я страдаю, страдаю больше, чем в тюрьме, больше чем в ту минуту, когда сидел на заборе, убитом гвоздями, и не мог соскочить с него!

Лид. Вас.Почему-же вы страдаете? Не могу ли я помочь вам?

Смит. О, едва-ли, едва-ли! Романы, настоящие р-романы уже не встречаются в жизни… Умоляю вас, — не гневайтесь на то, что скажет вам сейчас бедный скиталец. Милостивая государыня! все мы жаждем любви! Сидя за железной решеткой, — как молодой орел, я глядел на заходящее солнце и иногда потрясал решетку с криком исступления: «свободы и любви»! И только ругательства надзирателя отвечали воплям моего наболевшего сердца… О, сколько любви таилось в моей груди!.. и вообще, так сказать, во мне… И вдруг!.. трах!.. перемена декорации. Я сижу в залитой светом столовой, ем чудные котлеты, пью чудное пиво и вижу перед собой чудную женщину. Сударыня! умоляю вас, не прерывайте, выслушайте… я ничего не требую… Чудную, да, чудную я повторяю… Ваша прелесть ударила мне в голову и… вообще… произвела, так сказать… переворот… Это лицо, эта белая шея, эта великолепная грудь, эти позлощенные солнцем волоса… Я вижу все это… Увы, увы! я только вижу все это… Сударыня!..