Бернард Шоу - Майор Барбара

Андершафт. Какие это остальные пять тысяч?

Казенс. За два года, чтоб выходило по пяти тысяч в год. Две с половиной тысячи — это половинное жалованье, на случай, если от меня не будет прока. На третий год я должен получить десять процентов прибыли.

Андершафт (озадаченный) . Десять процентов! Да знаете ли вы, милейший, какова у меня прибыль?

Казенс. Огромная, надеюсь. Иначе я потребовал бы все двадцать пять.

Андершафт. Однако, мистер Казенс, ведь это не шутка, а серьезное дело. Вы же не вкладываете капитала в наше предприятие.

Казенс. Как не вкладываю! А мое знание греческого языка, разве это не капитал? Мне доступны тончайшие изгибы мысли, высочайшие вершины поэзии, завоеванные чело­вечеством, и это, по-вашему, не капитал? Мой характер, мой ум, моя жизнь, моя карьера — то, что Барбара назы­вает моей душой, — разве это не капитал? Попробуйте только пикнуть, и я удвою себе жалованье!

Андершафт. Образумьтесь же...

Казенс (повелительно) . Мистер Андершафт, вам известны мои условия. Хотите — принимайте, хотите — нет.

Андершафт (опомнившись) . Очень хорошо: я принял ваши условия к сведению и даю вам половину.

Казенс (презрительно) . Половину!

Андершафт (твердо) . Половину.

Казенс. Предлагаете мне половину, а еще называете себя джентльменом!

Андершафт. Я не называю себя джентльменом и даю вам половину.

Казенс. И это своему будущему компаньону, своему наслед­нику, своему зятю!

Барбара. Вы продаете свою душу, Долли, не мою. Увольте меня, пожалуйста.

Андершафт. Ну ладно! Ради Барбары я пойду вам на­встречу. Три пятых! И это мое последнее слово.

Казенс. По рукам.

Ломэкс. Вот это ловко! Я сам, знаете ли, получаю всего восемьсот фунтов.

Казенс. Кстати, Макиавелли, я классик, а не математик. Три пятых больше или меньше половины?

Андершафт. Разумеется, больше.

Казенс. Я согласился бы и на двести пятьдесят фунтов. Как вы можете успешно вести дела, когда выбрасываете та­кую уйму денег несчастному университетскому профессо­ру, который не годится в подметки вашему младшему клерку? Ну, ну! Что скажет Лейзерс?

Андершафт. Лейзерс — кроткий и романтичный еврей, ко­торого интересуют только струнные квартеты да ложи в модных театрах. Ему, бедняге, будут приписывать ва­шу жадность в денежных делах, как до сих пор приписы­вали мою. Вы — акула первого ранга, Еврипид. Тем луч­ше для фирмы.

Барбара. Сделка заключена, Долли? Теперь ваша душа принадлежит ему?

Казенс. Нет, цена назначена, вот и все. Еще посмотрим, кто кого. А соображения этического порядка?

Леди Бритомарт. Какие этические соображения, Адольф? Вы просто будете продавать пушки и оружие людям, которые сражаются за правое дело, и отказывать в них иностранцам и преступникам.

Андершафт (решительно) . Ну нет, ничего подобного. Вы должны держаться правил истинного оружейника, иначе вам у нас не место.

Казенс. Что это за правила истинного оружейника?

Андершафт. Продавать оружие всякому, кто предложит за него настоящую цену, невзирая на лица и убеждения: аристократу и республиканцу, нигилисту и царю, капита­листу и социалисту, протестанту и католику, громиле и полисмену, черному, белому и желтому, людям всякого рода и состояния, любой национальности, любой веры, любой секты, для правого дела и для преступления. Первый из Андершафтов написал над дверью своей ма­стерской: «Бог сотворил руку, человек же да не отнимет меча». Второй написал так: «Каждый имеет право сра­жаться, никто не имеет права судить». Третий написал: «Оружие — человеку, победа — небесам». У четвертого не было склонности к литературе, поэтому он не написал ничего, зато продавал пушки Наполеону под самым но­сом у Георга Третьего. Пятый написал: «Мир должно охранять с мечом в руке». Шестой, мой учитель, превзо­шел всех. Он написал: «Ничто в мире не будет сделано, пока люди не начнут убивать друг друга из-за того, что не сделано». Седьмому уже нечего было сказать. И пото­му он написал только: «Без стыда».

Казенс. Любезный Макиавелли, конечно, и я напишу что-ни­будь на стене, но, так как это будет написано по-грече­ски, вы ничего не поймете. Что же касается ваших пра­вил оружейника, то я не для того вынул шею из петли собственного кодекса морали, чтобы сунуть ее в новую петлю. Я буду продавать пушки кому вздумаю и отказы­вать кому вздумаю. Вот вам!

Андершафт. С той минуты, как вы станете Эндру Андершафтом, вам уже не придется поступать как вздумается. Если вы жаждете власти, держитесь от нас подальше, мо­лодой человек.

Казенс. Если б я стремился к власти, то не пришел бы за ней сюда. Какая у вас власть!

Андершафт. Конечно, своей власти у меня нет.

Казенс. У меня больше власти, чем у вас, и больше воли. Вы не управляете этим городом, он правит вами. А что правит этим городом?

Андершафт (загадочно) . Воля пославшего меня.

Барбара (в изумлении) . Отец! Понимаете ли вы, что говорите? Или вы расставили силки моей душе?

Казенс. Не слушайте его мудрствований, Барбара. Заводом правит самая подлая часть общества: охотники за день­гами, за удовольствиями, за чинами, и он — их раб.

Андершафт. Не обязательно. Вспомните правила оружей­ника. Я приму заказ от честного человека с такой же охо­той, как и от негодяя. Если ваши честные люди предпочитают проповедовать и прятаться в кусты, вме­сто того чтобы покупать мое оружие и драться с него­дяями, меня винить не за что. Я фабрикую пушки, но не храбрость и стойкость убеждений. Ах, Еврипид, как вы мне надоели, торгуясь из-за морали! Спросите Барбару, она понимает. (Неожиданно берет Барбару за руки властно смотрит ей в глаза.) Скажи ему, дорогая, что такое настоящая власть.

Барбара (словно под гипнозом) . Пока я не вступила в Ар­мию спасения, я не знала над собой власти, кроме своей собственной, и потому не знала, куда себя девать. Koгдa я вступила в Армию, у меня не хватало времени, чтобы сделать все, что нужно.

Андершафт (одобрительно) . Совершенно верно. А почему это, как ты думаешь?

Барбара. Вчера я ответила бы: потому, что я была во власти бога. (Овладев собой, она вырывает свои руки из рук Андершафта с силой, которая не уступает его собствен­ной.) Но вы пришли и доказали мне, что я была во вла­сти Боджера и Андершафта. А сегодня я чувствую... О, как высказать это словами? Сара, ты помнишь землетря­сение в Каннах, когда мы были детьми? Каким нич­тожным казалось смятение после первого толчка сравни­тельно с ужасом ожидания второго! Вот это я и чувствую сегодня. Я стояла на скале, которую считала незыблемой, и вдруг без всякого предупреждения она за­качалась и рухнула подо мной. Всемогущий разум охра­нял меня, я шла к спасению вместе с Армией, и в одно мгновение, одним росчерком вашего пера в чековой книжке вы отняли у меня все, я осталась одна — и небеса опустели. Это был первый толчок землетрясения, теперь я жду второго.