Вернер фон Хейденстам - Воины Карла XII

В зале этажом ниже продолжали беседу старые советники. Заслышав грохот, они на мгновение смолкли и прислушались, но Гронхьельм, расписывая запотевшее стекло, вполголоса пробормотал:

— Это просто Его Величество занимается делами государственного управления. Он размышляет о знаках королевской милости, которую намерен явить нам за признание его совершеннолетним.

Валленштедт привычно надул губы и бросил ему яростный взгляд.

Когда король обскакал по периметру всю свою приемную, у него вдруг возникла некая мысль и он подошел к дверям:

— Клинковстрём! — позвал он. — Клинковстрём, ты не мог бы сказать, почему это мне вдруг так захотелось поехать в Кунгсёр на медвежью охоту?

Клинковстрём, паж с румяными щеками, разбитной и скорый на язык, отвечал:

— Да потому, что на дворе непроглядная темень и злая непогода, потому, что егеря не подняли медведя и охотиться не на кого. Повелите отдать приказ насчет лошадей и факельных рыцарей?

— А лучше ты ничего не можешь предложить?

— Да что ни предложи, все будет лучше, но…

— Ты прав. Мы должны скакать в Кунгсёр потому, что это невозможно, и потому, что мы этого желаем.

Когда часом позже король скакал по Дроттнингсгатан, он проехал вплотную к пригородному участку, который простирался от кладбища при церкви до выкрашенного в желтый цвет дома. Здесь старая вдова, которую все величали мамаша Малин, держала придорожный трактир. Участок был окружен досчатым забором, на котором дворцовые плотники, когда летней порой опрокидывали стаканчик-другой в здешнем трактире, изобразили триумфальные арки, обелиски и танцующих итальянцев. В одном углу участка была выстроена беседка с камином, и с дымовой трубой, и с окном, выходящим на Дроттнингсгатан. Другое же смотрело в сад, на сливовые деревья и цветочные грядки. Вот уже несколько недель мамаша Малин носила в беседку еду, но никто из прежних гостей не мог бы сказать ничего определенного про того, кому она ее носит. На торгах мамаша Малин купила у дворянской семьи, которую разорила редукция [7] Редукция — изъятие части земельных угодий в пользу короны. Особенно она ударила по шведскому дворянству в 1655–1680 годах, приведя к усилению королевской власти. , клавесин для своего гостя, и теперь вечерами сквозь притворенные ставни нередко слышались непривычные мелодии, сопровождаемые тонким и слабым голоском.

Сейчас, когда к ее дому приближались королевские факельщики, мамаша Малин как раз стояла у забора и сквозь трещину в доске глядела на темную дорогу.

— Это сам он и есть! — воскликнула она и забарабанила в двери беседки. — Это приближается наш король! Надо погасить свет и смотреть сквозь вырез в ставнях.

Но в это мгновение в карете, запряженной четверкой белых лошадей, король промчался мимо.

— Какие у него нежные щеки, у нашего милостивого, молодого повелителя! И жизнь, как говорят, он ведет чистую и благочестивую. Только вот зачем ему понадобилось искушать Господа и собственными руками возлагать корону себе на голову! Поэтому она и свалилась с него, когда он шел по дороге, да и чаша с миром упала на церковный пол.

Так прошла эта ночь, так проходил один месяц за другим, и в пригородном садике снова расцвели каштаны и сливовые деревья за кустами барбариса и винограда, и в саду воздвигли «майское дерево», и двор проехал мимо, в сторону Карлберга.

Подле короля сидел герцог Голштинский, он приехал, дабы сочетаться браком с королевской сестрой, принцессой Хедвиг-Софией и положить конец непереносимой скуке. Проезжая мимо беседки, он по чистой случайности бросил взгляд в распахнутое окно.

Вечером же некий человек в пальто с поднятым воротником осторожно постучал в двери трактира. Но мамаша Малин взглянула на него с великим недоверием:

— Убирайся ко всем чертям со своим поднятым воротником! — сказала она.

Человек громко засмеялся и на ломаном шведском сказал:

— Я тут пришел на немецкой галере, я всего-то и хотел выпить кружку ягодного сока у тебя в саду. Да побыстрей.

Он сунул ей в руку несколько монет и ущипнул в бок. Она совсем уж было собралась залепить ему хорошую оплеуху, но, подсчитав серебряные монеты у себя на ладони, передумала. Она вынесла ему кружку с соком, поставила ее на завалинку, а сама села у окна за полуприкрытыми ставнями, чтобы не упускать из виду нового посетителя.

Он отхлебнул из кружки, провел каблуком по песку и огляделся крутом. Посидев какое-то время на одном месте и удостоверившись, что за ним никто не наблюдает, он встал во весь рост и опустил воротник.

Это оказался молодой и приглядный господин вида дерзкого и бесшабашного, и господин этот медленным шагом двинулся по садовой дорожке.

— Вот дьявол, — взъярилась мамаша Малин, — да с него станется постучать в дверь беседки.

Когда дверь, однако, не открылась, незнакомец отошел на несколько шагов в сторону открытого окна и рыцарственным движением засунул под мышку свою шляпу, после чего, взгромоздясь на подоконник, заговорил негромко и страстно.

Тут у мамаши Малин вконец иссякло терпение и она вышла из дому. Она двигалась к беседке по той же песчаной дорожке, закручивая между пальцами обрывок нитки, а шею хищно вытянув вперед. Все двигалась и двигалась, прикидывая в уме, какими грубостями осыплет гостя. Но не успела она приблизиться, как из-за барбарисовой изгороди выскочил сам молодой незнакомец и в ужасном гневе закричал:

— Убирайся прочь, проклятая старуха, я герцог Голштинский, но смотри, чтоб никому ни слова!

Мамаша Малин до такой степени растерялась, что начала вертеться во все стороны, то и дело хлопая себя по коленкам. Даже воротясь домой, она еще раз ударила себя по коленкам, не понимая, как это ей в ее убогом заведении довелось пережить нечто столь важное и удивительное.

С тех пор светлыми летними вечерами, когда каштаны не тревожил даже легчайший ветерок, герцог многократно приходил во двор к мамаше Малин. Дверь беседки ни разу не отворилась перед ним, как ни ласково ухитрялся он в нее стучать, но после этого он садился на подоконник, а мамаша Малин, которая время от времени опускала очередной сверкающий дукат в карман своего фартука, потчевала герцога соком и вином, а один раз даже пирогом с изюмом, на котором она выписала яичным белком «Герцог славный — на всем свете главный».

Как раз в тот вечер герцог дольше обычного задержался, а из беседки доносились звуки фортепьяно. Встав наконец с места, чтобы уйти, он сказал:

— Власть, власть? Да, ее призывают все в один голос! Чего ж ради тебе хранить одинокое молчание? Твоя ли вина в том, что твой отец спустил последний соверен? Прощай, прощай! Коль ты не открываешь своих дверей льву, обещай, по крайней мере, что ты откроешь их волку!