Пётр Киле - Восхождение

- Бесценный дар! - воскликнул старик пораженно. - Что ты наделала, дочь моя? - с ужасом произнес после небольшого молчания он. - Если твой сын глуп, это ему не поможет.

- Он не глуп, владыка. В нем есть нежность и ум, пусть и крикун и злодей, это он подыгрывает отцу.

- Почему же он не проникся твоим прекрасным образом, твоей чудесной душой? Красота твоя - дар природы людям. Теперь же, обретя твою силу, как и твой муж, твой сын может вырасти в злодея, какого свет еще не видывал. Частичка твоей бессмертной души обратится у него во всесокрушающую силу демона зла, а ты без нее уготовила себе судьбу смертных женщин.

- Я умру? Что ж, душа моя измучена, я готова умереть. Восстановите мир в царстве птиц. Мне бы не хотелось оставить после себя обезлюдевшую землю.

- Я уже призвал в себе царицу ласточек и принца воробьев.

- Это из Страны восходящего солнца или Поднебесной?

- Мы не ведаем границ, установленных государствами. Они из той же страны, что и ты.

- Она существует? Это не сказка для детей? - усомнилась фея.

- О, бедная моя! Ты отдала всю свою душу сыну. Поймет ли он, оценит ли он твой дар? Теперь твоя судьба - в его руках.

Поскольку голоса все время удалялись куда-то, он вступал по едва приметной дорожке, как вдруг вышел на площадь перед старинным дворцом, и, конечно, на него обратили внимание. Мама рассмеялась, взглядывая на него, как всегда, с лаской, владыка нахмурился, сверкнув очами из бездонного света, и он понял, что засыпает и, рассмеявшись невольно, проснулся.

Он стоял в лесу среди поредевших стволов деревьев, где лишь смутно угадывались очертания и площадки, и старинного дворца, но это было спустя много лет, когда он посетил места своего детства.

На дальнем берегу высились то тут, то там стога сена, и синие цепи гор, как нарисованные, выступали в лазури небес без края и конца. Первые желтые листья уже окрасили леса и кусты под наступающую осень, воздух свеж и чист, как бывает в августе в тех краях, и этот свет, столь памятный, живил, радовал душу и томил обещанием всей полноты счастья и любви где-то в запредельной стороне.

Весеннего многоголосья птиц не было, только синички то и дело показывались и исчезали, да серая цапля неподвижно стояла на мелководье в лесном заливе... Вдруг кто-то рассмеялся - тонким, не то женским, не то детским голоском; не без священного трепета и страха, еще из детства, стало быть, благотворного, он прислушался.

То три синички, перепрыгивая с ветки на ветку, переговаривались между собою и явно поглядывали на него. Они узнали место, где некогда жил владыка, то есть великий даос, обретший мудростью и долгими упражнениями не только бессмертие, но и способность летать, и вспомнили о фее, погибшей, передав свою душу сыну, отметив, что подобное саможертвование достойно глубочайшего уважения. И тут-то из пенья синичек, как в опере, на слова, в смысл которых они не очень вдумывались, и не всегда их можно было понять, он прознал о судьбе феи. Даос унес прекрасное тело умершей феи в уединенное ущелье и в нефритовом гроте устроил ей вечное пристанище: она спала, ибо частью души была вне смерти, как растения и звери, впадающие в зимнюю спячку.

Все это звучало в духе сказок, какие он любил рассказывать, и никто не ожидал, что Аристей однажды отправится на Восток с тайной надеждой посетить волшебную страну, где он несомненно побывал, может быть, еще в раннем детстве, когда жил в Сибири до смерти матери.

Санкт-Петербург. Уединенный дом в саду. В окна поверх деревьев виден кораблик на кончике золотого шпиля Адмиралтейства, в закатных лучах сияющий, как самый настоящий, из чистого золота.

Аристей в черном плаще, собственно накидке с пламенеющей красной подкладкой, примеривает перед высоким зеркалом черную маску, которая к его бородке не совсем идет, старит, что, впрочем, может быть, кстати.

- Кого же я изображаю? Принца из сказки о прекрасной фее, или волшебника, что явится открыть бал-маскарад? А что смешного? Кто же смеется здесь? Чей голос слышу я?

На этажерке проступает крохотный старец, вырезанный из сердолика, брелок, археологическая находка.

Аристей заинтересованно:

- На паруснике просиял луч света, пронесся прямо и проник в брелок, и весь он засветился, точно ожил…

Задвигался, и ум во взоре блещет, и, кажется, готов заговорить?

Кивнул с усмешкой, рассмеялся глухо. Скажи, не твой ли голос слышу я в часы тревог, как некогда Сократ даймона своего?

Даймон обрадованно проронил:

- А что? Допустим.

- Допустим? Значит, не совсем все так. Нельзя нам объясниться напрямую?

Даймон, заулыбавшись, довольный:

- Пожалуй, и пора!

Аристей, строя догадки:

- Ты джинн из сказки о фее, что явилась в мир, погрязший в борьбе добра и зла, внести в него вновь красоту, как золотую меру вещей, и дел, и помыслов людских?

- О, нет! Скорее я твой предок. Джинн вселялся в твоего отца, чей образ обрел я после гибели его.

Аристей удивился:

- Что, за отца тебя я принимал?

Дайман, рассмеявшись:

Не забывай, в меня вселялся джинн, влюбленный в фею, злобно непокорный, приведший к гибели принцессу дважды.

Аристей, вздохнув:

- Так, значит, рос я пасынком твоим. А мать моя и в самом деле фея?

- Она-то фея, в том сомнений нет. А ты же названный, конечно, сын, как в сказках и бывает сплошь и рядом.

- Вот как! Она мне отдала всю душу бессмертную свою, на смерть себя обрекши...

Даймон радостно:

- Дар бесценный! Не остался он втуне у тебя и не пропал. Ты овладел таинственной силой искусства и природы жизнь творить и фею воссоздал...

- Всего из красок.

Даймон весь в движении:

- Когда в них первообраз схвачен верно, текучей кровью свет перетекает, созданье к жизни призывая вновь, и фея, вся из света, вновь живая, блистая красотою, вознеслась в страну заоблачную среди гор.

Аристей не в силах поверить воскликнул:

- Как! Фея спасена?

Даймон торжественно:

- Воскрешена! И человека воскресить ты можешь, я думаю. Какой удел!

Аристей всплескивает руками:

- Ну, да. Художник я, не бог. Да и зачем?

Даймен смеется неслышно, одними глазами:

- Ты человек. Ужели мысль о смерти тебе мила?

Аристей, вдруг все припомнив:

- Нет, нет, невыносима! Мне с детства мысль о смерти столь ужасна, что я не мог быть счастлив и в любви, и в творчестве, и в странствиях моих, и ныне беспокойством одержим, взыскуя совершенства, как бессмертья.

- Когда ты фее возвратил бессмертье, ужели сам не можешь ты достичь желанной цели?

- Как?!

- Со мной в союзе.

Аристей усмехается:

- Ты джинн, не предок мой, признайся прямо, когда ты хочешь помощи моей?

Даймон важно:

- Я в мир явился принцем, как принцесса, но в духе обернулись - джинном я, она же феей, - в чем моя вина?