Виктор Розов - В добрый час! Гнездо глухаря

В своем стремлении распознать тенденции развития личности Розов, по складу своего дарования драматург камерный, тяготеющий к устоявшимся формам семейно-бытовой, психологической пьесы, не прибегает к масштабным философским обобщениям, не создает широких исторических панорам. В «Традиционном сборе» он открывает для себя новые возможности движения в глубины человеческой души, демонстрируя при этом уверенное драматургическое мастерство, умение через быт проникать в процессы повседневной, будничной жизни. Но если в первых пьесах Розова доминировала определенность авторского взгляда на судьбы героев, то «Традиционный сбор» строится в большей мере как отражение естественного, ничем не стесненного потока жизни, как сцепление разных – больших и малых – факторов, что само по себе свидетельствует о возросшем напоре действительности на творчество драматурга, не стремящегося подвести под одну черту поставленные жизнью проблемы.

Существенно, что сложные, драматичные судьбы персонажей «Традиционного сбора» «завязываются» задолго до поднятия занавеса – точно так же, как остается открытым и финал, не предопределяющий разрешения сценических ситуаций. В таком свободном, непреднамеренном развитии действия чувствуется зрелое искусство мастера драматургической композиции. Вместе с тем эта открытость финала, означающая бесплодность попыток дать готовые рецепты для исцеления нравственных недугов и как бы с новой силой устремляющая героев по тем же их трудным жизненным дорогам, проникнута у Розова особой лиричностью, какой-то умиротворенной просветленностью, снимающей остроту драматических переживаний, сглаживающей резкость столкновений.

Мораль и профессия, этические критерии и сфера производства – эти составляющие судьбы человека образуют конфликтный узел пьес «Ситуация» (1973) и «Четыре капли» (1974).

В поздних пьесах Розова «Гнездо глухаря» (1979) и «Кабанчик» (1981) усиливаются трагические мотивы, напрямую связанные с духовным и мировоззренческим кризисом тех лет. Новые молодые герои видятся теперь драматургу обреченными на одиночество и неспособными найти ответы на волнующие их вопросы, организовать свою жизнь, руководствуясь высокими нравственными побуждениями, преодолеть аморальность и цинизм окружения. Лишенные былого оптимизма Андрея Аверина и Олега Савина, нынешние розовские мальчики испытывают горестное ощущение преждевременной душевной усталости. В них угадывается нечто от лермонтовского лирического героя: подобно своим далеким предшественникам из эпохи 1830-х годов, они страдают от равнодушия общества, их ум иссушен «наукою бесплодной», им скучны «роскошные забавы» предков. Жизнерадостный юмор прежних розовских героев сменяется горькой иронией, и если раньше драматург верил в своих Андреев и Олегов, то теперь он мог бы сказать о новом поколении словами Лермонтова: «Его грядущее – иль пусто, иль темно». Правда, в отличие от героя лермонтовской «Думы», розовских молодых героев конца 70 – начала 80-х годов нельзя упрекнуть в том, что они «к добру и злу постыдно равнодушны» – «холод тайный» вовсе не царствует в их душах…

В «семейных сценах» «Гнездо глухаря», где в целом не происходит никаких экстремальных событий и внимание драматурга сосредоточено на повседневности, очевиден сатирический пафос, с каким воссоздается духовно мертвая обстановка в респектабельной семье Судаковых. На примере отца и двух его детей Розов демонстрирует и этапы нравственного падения человека, и безответственность старших с их порочными взглядами на смысл человеческого существования перед молодым, только вступающим в самостоятельную жизнь поколением.

«Глухарь» – это Судаков-старший, в прошлом участник Великой Отечественной войны, а ныне расчетливый карьерист, успешно претворяющий в жизнь свои честолюбивые планы. Раб служебных интриг, служебного престижа, он глух к душевным болям своих детей. Фигура главы семейства отражает приоритеты советского образа жизни, элиты общества, расценивающей человека исключительно по его служебному положению. Заклейменные классиками XIX века лжеидеалы оказались востребованными в СССР конца 70-х годов, где человек как данность, с его чувствами, талантами, интеллектом, уже не является самоценностью. По-видимому, Судаков, проявляя себя, как о нем сказано, «где-то в сфере работы с иностранцами», достиг тех степеней, о которых в свое время мечтал Вадим – персонаж пьесы «В добрый час!».

Розов, как всегда, чуток к бытовым реалиям времени, отобранным для воплощения творческого замысла, – о семейных ценностях сообщается уже в первой авторской ремарке. Конечно, сервант, который исступленно рубил отцовской саблей Олег Савин двадцать с лишним лет тому назад, несравним с теперешним «стильным» убранством судаковского кабинета, долженствующим материализовать представление о культуре, широте интеллекта его хозяина. Но дело не в диапазоне интеллектуального кругозора Судакова, а в его стремлении быть «на уровне», иметь то, что, так сказать, «положено по чину» иметь людям его круга. Розов иронично передает пристрастия советской элиты 70-х годов: для хозяина кабинета нет никакой разницы между языческими культами диких племен и христианскими символами, модерн сосуществует у него со стариной, ритуальные африканские маски – с иконами. О нравственной невзыскательности Судакова свидетельствуют такие экзотические украшения кабинета, как «засушенная человеческая голова малых размеров», яйцо страуса, чучело небольшого крокодила. Все это, как и «ряд древнерусских икон», собрано вместе человеком, явно одержимым честолюбием.

В доме Судаковых первостепенное значение имеет престиж, и ему подчинены и продвижение по служебной лестнице, и обучение младшего сына в специальной школе с перспективой поступления не в технический вуз, котировавшийся в 50-е годы (недаром именно туда хотела устроить свое чадо мать Андрея Аверина), а в МИМО.

Даже русская литература в семье Судаковых оказывается показателем престижа. Как говорит сын Судакова Пров, «в каждом порядочном доме есть Цветаева, Пастернак и Юрий Трифонов». Книги названных писателей – впрочем, как и других, – в 70-х годах были столь же недоступны большинству, что и засушенная голова малых размеров. И ценность домашней библиотеки Судаковых определяется не количеством и даже не качеством книг, а именно их дефицитностью. Нечего и говорить о таких престижных мелочах, как альбом Босха или бутерброды с осетриной, которую в то время можно было получить разве что в спецпайках. Эти и им подобные детали быта, как и случайные обмолвки персонажей, разговоры ни о чем, играют в пьесе роль не меньшую, чем ключевые монологи.