Александр Андреев - Семь пятниц Фарисея Савла

САВЛ. Ты – пустота. Ты – небытие. Ты – то, чего нет! И ты учишь истине?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Моей истине и учить не надо. Разве не ясно, что нет никаких истин? Есть вездесущая тьма: в ней могут загораться звезды, но что они – по сравнению с бездной тьмы? Ничтожные, разрозненныеточки! Что связывает их, кроме тьмы? Видение: Юния, в одной набедренной повязке, лежит, раскинув руки; в ее ладонях и ступнях – гвозди.

А что связывает людей, кроме страха? Ваши жизни – дрожащие огоньки в ладонях Смерти. Смерть играет ими! И Смерть торжествует! (Замахивается над Юнией).

Плакальщица исполняет пантомиму прибивания тела к кресту. Слышен страшный стук вбиваемых гвоздей. Савл вскрикивает, падает, корчась, как в припадке, и хватаясь поочередно за кисти рук и ступни ног.

САВЛ. Что это?! Что это, Господи?!!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Уж очень ты чувствителен!

За городом кого-то распинают, а тебе кажется, что это в тебя вбивают гвозди. Не слишком ли для человека?

САВЛ. Мне больно! Останови этот кошмар! А-а! Умоляю! Я знаю, это ты мучаешь меня! Ты давно меня мучаешь! Это твой дар сделал меня больным! А-а-а!!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты ошибаешься. Я ни во что не вмешиваюсь. Да и как я могу? Я – то, чего нет: с меня нечего спросить. Спроси свой страх. Он – твой единственный мучитель.

ЮНИЯ. (Безмятежно) . Ничего не бойся, Савл, в этом нет смысла. В этом нет смысла…

Юния исчезает. Новое видение: Лобное Место; три распятия, тыльными сторонами к зрителю.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. А! Ты видишь это! А слышишь толпу? Слышишь, что они кричат?

САВЛ. Я не понимаю! Мне больно!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ну так я тебе скажу. Они кричат ему: «Сойди с креста! Сойди с креста, если ты – Бог! Если сойдешь, поверим в тебя!»

САВЛ. Но он не сходит!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Конечно, нет! Если он сойдет, они станут его бояться. Он учил их истине , чтобы сделать свободными . Но как могут быть свободными малодушные? Нет, он не сойдет с креста: ему не нужен их страх. А они рады, что могут смело в него плевать!

САВЛ. (Постепенно приходя в себя) . Ты говоришь о нем так, словно знаешь, кто он.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – тьма. Я ничего не знаю. Но я чую нюхом, что в нем нет страха.

САВЛ. Даже сейчас?!

ПЛАКАЛЬЩИЦА. Даже сейчас. И меня это смущает… Что ж, тем больше слез о нем прольется, а это хорошо. Плачьте, женщины! Плачьте!

В видении, под центральным распятием возникают Мария и Марфа, обращенные лицом к распятому. Плакальщица исполняет пантомиму скорби, повторяемую Марией и Марфой.

Плачьте о ничтожестве человеческом! Как легко оно обнажается перед тем, кто над ним возвысился! Как спешит ничтожество убить того, кто пытается возвысить человека! Плачьте! Плачьте! Слезы усыпят ваш страх…

САВЛ. Мария, очнись! Не слушай ее! Ты – не ничтожество, Мария! Почему ты покоряешься этому пугалу?! Ты же ничего не боишься!

МАРИЯ. (Останавливаясь и прислушиваясь) . Марфа, мне кажется, кто-то зовет меня!

МАРФА. (Не останавливаясь) . Тебе послышалось, Мария. Мы должны плакать.

МАРИЯ. Может быть, это Учитель прошептал мое имя – там, в вышине? Жив ли он еще?

МАРФА.Распятые умирают долго, Мария.

МАРИЯ. Его глаза закрылись, когда он отказался от питья, что давал ему этот солдат…

Неподалеку от распятий становится виден Плацид с копьем.

ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Савлу). Не беспокой ее. Не мешай ей плакать: ей хорошо.

САВЛ. Мария! Ты говорила, что твоя любовь пересилила смерть: о чем же тебе плакать?

МАРИЯ. Я слышу свое имя! Может быть, Лазарь зовет меня?

МАРФА. Лазарь – дома. Ты же знаешь, он едва ходит. Плачь, Мария!

МАРИЯ. Я часто слышу в себе голос Лазаря, я говорила тебе. И, знаешь, он все больше делается похожим на Иисуса. Он видит людей, где бы они ни были – и живых и мертвых. Я думаю, он сейчас видит муки Учителя…

МАРФА. Скажи, ты вправду веришь, что Учитель восстанет из мертвых, как мой брат?

МАРИЯ. Конечно! Лазарь говорит, что мы еще увидим Учителя, и я верю ему.

МАРФА. И Учитель станет бывать у нас, как прежде? И я приготовлю его любимое кушанье? И омою ему ноги и поставлю перед ним чашу с вином?

МАРИЯ. Спроси у Лазаря, он скажет тебе.

МАРФА. Как ты думаешь, Мария, почему Учитель не выбрал себе жену?

МАРИЯ. Бедная Марфа! Я догадывалась, что ты любишь Учителя не так, как все. Ты бы могла стать ему прекрасной женой.

МАРФА. Ну что ты! Что ты, Мария! Я – такая некрасивая!

МАРИЯ. Учитель видел красоту не так, как обычно видят ее мужчины. Когда он смотрел на меня, я чувствовала, что он видит не лицо мое, а что-то, чего я сама в себе не знаю.

МАРФА. Что же это?

МАРИЯ. Вот и Лазарь теперь смотрит на меня так же. Вчера я спросила его: что он видит во мне? А он говорит: «голубку».

МАРФА. Голубку? Да ведь так называл тебя Учитель!.. Ты – счастливая, Мария…

В видении, рядом с Марией и Марфой возникают Иоанн и Петр.

ИОАНН. Петр, ты помнишь, как Учитель привел нас на гору Табор?

ПЕТР. Как же не помнить! Когда мы поднялись на гору, Учитель вдруг весь засветился, словно ангел дивный. И в сиянии кто-то был с ним, но глаза слепило, и было страшно!

ИОАНН. Да, и тебе почудилось, будто с ним был сам Моисей…

ПЕТР. Но кто ж тогда?!.. Учитель сказал тебе? Вы шептались с ним после, я видел!

ИОАНН. Каким прекрасным было лицо Учителя там, на горе Табор! А теперь его обезобразили, надругались над ним! Только она и сейчас с ним, как тогда…

ПЕТР. Она?! Кто – она? О ком ты говоришь, Иоанн?!

ИОАНН. О голубке! Учитель просил Бога сделать его своим сыном, и Бог полюбил его, и дал ему дух своей любви – Святую Голубку¹. И она стала Учителю матерью и невестой.

ПЕТР. Как же мать может быть невестой?

ИОАНН. Мать, родившая человека, не может быть ему невестой. Учитель родился во второй раз как Сын Божий от Святой Голубки, но она не рожала его, а только родила заново дух его. Я не умею объяснить, но говорю тебе, Петр: она и мать ему и невеста. Вспомни, он часто называл себя женихом, а нас – сынами чертога брачного!

ПЕТР. Я никогда не мог понять этих слов его!

ИОАНН. И я не мог. Учитель на горе Табор хотел показать нам свою голубку – Дух Любви. Когда мы спустились, он сказал мне об этом.

ПЕТР. (С горечью) . Только тебе? Но почему тебе одному?

ИОАНН. Брат мой Иаков так испугался светлого вида Учителя, что не увидел ничего. А ты, хоть и видел что-то, но забормотал какую-то несуразицу про кущи, про Илию…