Бото Штраус - Время и комната

Художник.Вы его знаете?

Мария.Нет.

Художник.Такое впечатление, будто с ним сейчас случится инфаркт. Может, «неотложку» вызвать. Никогда не знаешь, надо помогать или нет. Не слишком ли рано суешься. Лучше я пока не пойду мимо него. Я не любитель подобных зрелищ. (Поворачивается к Марии.) Скажите мне, когда все кончится.

Мария.Знаешь, по-моему, ты и в самом деле все забыл.

Художник.Да. Верно. А ты?

Мария.Я тоже. А жаль. Никак не могу вспомнить все по порядку. Рехнуться можно.

Художник.Просто прошло слишком много времени.

Мария.И все же мы без труда узнали друг друга.

Художник.С ходу, надо сказать, все-таки приятно.

Мария.Ну да, приятно, а как знать, что, собственно, было тогда. Может, вовсе не обязательно приятно. Я просто больше не помню.

Художник.Что-то такое там, в седой древности. Но лицо, лицо-то остается в памяти.

Мария.Можешь повернуться. Он ушел. Ему надо было только дух перевести.

Художник.Я не переношу, когда кому-нибудь плохо. Мне самому от этого становится дурно.

Мария.Да, кончилось. Все. Можешь идти.

Художник.Ну ладно. Так что… если я сейчас снова появлюсь на пороге, значит, я что-то про вас вспомнил.

Мария.Ладно, ладно. Если я сразу же рвану за тобой, значит, я тоже кое-что вспомнила.

Художник.Ну тогда — до скорого свидания, надеюсь.

Мария.Надеешься?

Художник.Или не до скорого.

Мария.Ведь ничего особенного тогда наверняка не было. И не могло быть.

Художник.А все же интересно было бы узнать, если ты вспомнишь. Всего доброго.

Мария.Взаимно.

Затемнение.

Перед Вами переложение чтения классики в драматическую форму. Просто как если бы н е кто, оторвавшись от поэмы Гомера, представил себе на сцене долгий финал Итаки, каким он явился его взору. Отступления и мысли по поводу, ассоциации, сопровождающие чтение, становятся при этом компонентами драматургии. Диалог ради живости жертвует стихом и рапсодической интонацией. Однако присутствие великих переводов Иоганна Генриха Фосса {68} и Антона Вейера {69} все же остается ощутимо; и этого вполне достаточно, чтобы перенести слушателя, как это было с незапамятных времен, в детство человечества.

Афина Паллада, Богиня с глазами совы.

Одиссей, царь острова Итака.

Пенелопа, его жена.

Телемах, их сын.

Лаэрт, отец Одиссея.

Евриклея, кормилица Одиссея.

Евмей, свинопас.

Фемий, певец.

Медонт, глашатай и виночерпий.

Феоклимен, прорицатель.

Ир, нищий.

Женихи:

Антиной, предводитель женихов.

Евримах, его заместитель.

Амфином, любимый жених Пенелопы.

Ктесипп.

Элат.

Леодей.

Леокрит.

Амфимедон.

Демоптолем.

Агелай.

Евриад.

Служанки:

Меланфо.

Автоноя.

Гипподамия.

Псирия.

Эрифила.

Три фрагментарные женщины:

Колено.

Ключица.

Запястье.

Голос Зевса.

Народ Итаки, солдаты, слуги и служанки.

Верхний покой Пенелопы. Царица восседает на троне, наполовину заслоненная его спинкой. Напротив на табурете Амфином, младший из женихов.

Пенелопа.Амфином. Один ты знаешь, как горемыкой я живу. И что мой лик тоскует по улыбке как усладе юности далекой. Я вижу, ты сердца не лишен. Да, сердца. Приличия. Любезности. Ты чтишь меня и не робеешь в черный огонь тот заглянуть, что суть моя — и что меня изводит.

Амфином.Что мне понять дано в загадке вашей? Что тайной останется навечно?

Пенелопа.О, что за муки — эта туша. Велит тебе сидеть как на колу. Вот я спину и держу. Чтобы живот не уперся в подбородок. Двигаться должна ты как павлин, ходить замедленной походкой, прямо сидеть, прислоняться прямо. Но есть минуты, когда ты хочешь ото всех бежать. Не так-то просто с тушей уголок найти, куда бы ты могла забиться, коль камень на душе.

Амфином.Царица могла бы удалиться в дальние покои, чтобы не слышать воплей женихов.

Пенелопа.Во мне рой голосов, там я маленькая хрупкая девчонка. А тут свет падает на кожу жирную мою. Лоснюсь как потная кобыла. Внутри же, съежившись, крадусь, как тень по стенке… Но стоит раз увидеть тумбу эту, и кончен разговор о хрупком существе, что там, внутри.

Амфином.Пускай не ждет царица, что фантазии хватит у мужчины, чтоб сопротивляться пышной плоти, которая у него перед глазами, и вообразить себе худую, страждущую, истую царицу. Да хоть бы руки, например. Пальцы унизаны созвездием колец…

Пенелопа.Лишь только чтоб отвлечь от груды жира! Руки, ты погляди, на животе зависли, чуть ниже паха, развернутые внутрь, лежат на ляжках как на горах мяса. Когда я поднимаюсь, то оттопыриваются локти. Похожа я тогда на бабу с рынка, которая всей задницей садится туда, куда как раз и надо. Но я не баба с рынка. Амфином! Освободи ты пленницу из обручей ее телес! Взгляни, прошу, на то, что скрыто за пышностью моих форм! Освободи же хрупкое созданье, чьи стоны — жалкие и отчаянные — ты ясно слышишь из недр вот этой туши!

На краю кровати из маслинового дерева сидят Три фрагментарные женщины. У одной светится только колено. У другой — только запястье. У третьей — только левая ключица в вырезе платья.

Амфином.Я не умею.

Запястье.Сказал юнец пожилой в белоснежном фраке.

Амфином.Кроме того…

Колено.Добавил он и с места встал.

Амфином.Кроме того, я не могу послушаться царицы. Плоть — мне неизвестно, что такое плоть на самом деле. Возможно, этого я никогда и не узнаю. Но в одном у меня сомненья нет: плоть не врет.

Ключица.Она посмотрела с удивленьем на него. Долго и невозмутимо.

Запястье.Так что отвернуться он не мог.

Колено.Взор этот был так холоден и замкнут, как будто был направлен на него из мраморного глаза.

Запястье.Однако он увидел вдруг, как из зениц оцепенелых две вытекли слезы, оставшихся висеть на относительно редких, радужных, необыкновенно изящных ресницах.

Три фрагментарные женщины по-прежнему сидят на авансцене. Пенелопа и Амфином уходят.

Колено.Никто на Итаке понять я не имел, что Пенелопа страшно ожирела.