Теннесси Уильямс - Большой матч

Дэйв: Спасибо.

Джо: Лучше бы тебе завязать с этим делом.

Дэйв: На черта?

Джо (серьезно) : Тебе, парень, поберечься бы надо.

Дэйв: Чего ради?

Уолтон: Он прав, приятель. Своей поправке мешать не стоит.

Дэйв (резко) : Моей поправке! Было бы чему мешать! Заметано, Джо. Курну ее после ужина.

Тони возвращается с сияющим видом, б одро орудуя парой новеньких костылей. Следом за ним в палату входит доктор Хайнс.

Тони: Всё, я шустро-шустро сматываюсь!

Доктор Хайнс: Остынь, полузащитник. Всё собрал?

Тони: Конечно!

Накидывает куртку, доктор Хайнс помогает ему влезть в рукава.

Доктор Хайнс: Твой отец припарковался у заднего входа. Так ближе. Тебе надо как можно меньше нагружать ногу, и не вздумай больше ходить без костылей. По меньшей мере неделю!

Тони (нетерпеливо) : Хорошо, хорошо! Ну, я помчал! А то весь первый период пропущу! Самый обалденный пас по воздуху, какой только видывал мир! Который час, док? Ну и ну, уже так поздно? Эх… (Он поворачивается на костылях и подходит к койке Дэйва и сердечно протягивает ему руку). Счастливо, крутыш!

Дэйв: Счастливо, Тони.

Тони (немного смущенно) : Послушай, все эти штуки — журналы там, конфеты и всю эту канитель — бери себе, лады? Они теперь твои!

Дэйв: Нет, Тони. Их же подарили тебе. Лучше возьми с собой.

Тони (Широко улыбаясь) : Брось! Мне все это девчачье барахло ни к чему! Вот… (Перекладывает большую корзинку с фруктами на тумбочку у койки Дэйва.) Съешь сам. Я такое не люблю. Честно!

Дэйв: Я возьму только гроздь винограда. Спасибо, Тони.

Доктор Хайнс (снаружи) : Эй, полузащитник, давай в темпе!

Тони (Направляясь к двери) : Иду! (Обращаясь к Дэйву). Послушаешь матч по радио?

Дэйв: Еще бы. Обязательно.

Тони: Ну, бывай. (Уходит) .

Дэйв (как бы самому себе) : Да. Счастливо…

Уолтон (после долгой паузы, прокашлявшись) : Очень славный парнишка.

Дэйв: Ага.

Тони: Я его видел на поле.

Дэйв: Да ну?

Уолтон: Самый, черт подери, классный полузащитник, какой только был у Медведей за долгое время.

Дэйв: Угу.

Уолтон: Вы с ним, должно быть, очень сдружились, а?

Дэйв: Да. (Пауза.) Два месяца пролежали здесь вместе. Здорово с ним сдружились.

Уолтон: Скучать, наверное, будешь?

Дэйв: Ага. Как не скучать. (Берет с тумбочки журнал, без интереса пролистывает и отбрасывает). Когда он был тут, все здесь как-то оживало. Он всегда мог сказать что-то смешное. Понимаете. Когда рядом такой парень, с которым можно поговорить о разном, ты уже как-то меньше чувствуешь себя отрезанным ломтем.

Уолтон: Конечно. Я тебя понимаю. Тебе да мне, остается нам теперь на пару сколотить здесь команду поддержки. (Оба пытаются посмеяться, но без особого успеха. Уолтон то и дело беспокойно поглядывает на свои наручные часы.) У меня еще почти полчаса!

Дэйв: До операции?

Уолтон: Да. Врачи сказали, что лучше с ней не тянуть.

Дэйв: Хотел бы я, чтобы меня тоже можно было как-то прооперировать. Вырезали бы из меня что-нибудь и залатали, оно было бы лучше, чем лежать вот так, и постепенно, постепенно…

Уолтон (помолчав) : Операции на мозгах штука рисковая. (Закуривает сигарету. Она дрожит у него в пальцах). Ты ведь сам слышал, что сказала та старая медсестра, когда я вошел в палату — она, мол, и гроша не даст , что я в живых останусь!

Дэйв (поспешно) : Ой, да не слушайте вы ее.

Уолтон (возбужденно) : Гроша она не даст на то, что я останусь в живых, во как, а? Но я ей еще покажу. Мне и раньше приходилось бывать в передрягах. Я воевал. Пять месяцев провел на фронте. Ходил в атаку под сплошным обстрелом. Повидал уже страху, теперь не боюсь. (Смеется, однако голос его дрожит.) Гроша, говорит, не даст, что я в живых останусь! (Бравада его улетучивается и лицо мрачнеет). Да я ее, в прочем, и не виню. Операции на мозгах штука рисковая. (Его голос смягчается и немного дрожит). Это как рулетка, повезет не повезет. Да, именно. Как рулетка. (Снова смеется). Прошлой ночью я, черт возьми, все-таки струхнул не на шутку. Да уж. Стоило только об этом подумать. Лежал, пытался уснуть. Но куда там, не прикорнул ни на секунду. Все думал, размышлял. А вдруг, братец, это последняя ночь в твоей жизни? И так странно стало от этой мысли. Я никак не мог с ней свыкнуться. В траншеях, там все по-другому. Кругом тебя взрывы… все взлетает на воздух… Бабах! Трах-тарарах!.. тебе это прямо в кровь въедается, и ты вроде как с ума сходишь и почти что забываешь о страхе!.. но ночью…когда лежишь в одиночестве… пытаешься уснуть… а мысль эта засела и вертится у тебя в голове… может статься, братец, пришла твоя последняя ночь… последняя, брат, и больше их не будет!.. Тебя всего прямо пробирает от этого!.. когда ты без малого пятьдесят лет пробыл тем, кто ты есть… знаешь… ты привыкаешь быть таким, какой ты… а тут как подумаешь, что больше самим собой ты уже не будешь… да и вообще больше никем не будешь… сделаешься покойником!.. тебя от этого прямо… (торопливо закуривает). Знаешь, как я поступил прошлой ночью? Я встал и поднял шторы! Поднял их так высоко, как только было можно! Вздернул их до самого верха окна!

Дэйв (с интересом) : Для чего?

Уолтон (хрипло, после недолгой паузы) : Чтобы поглядеть на звезды!

Дэйв: Правда? И помогло?

Уолтон: Конечно. Это верное средство. Когда тебе страшно, то лучшее что можно сделать, это поглядеть туда наверх, на звезды. Это еще одна вещь, которую я понял во Франции. Помню, как-то раз я вышел ночью из блиндажа после сильного обстрела… я был перепуган до смерти… брел как пьяный… едва мог держать в руках винтовку… и вдруг, я разглядел клочок чистого неба… между облаками дыма… я рассмеялся в голос… их там было так чертовски много… этих звезд наверху… и лишь одна для меня… понимаешь?

Дэйв: Да, но какое от этого облегчение, когда на них смотришь?

Уолтон: Не знаю — чувствуешь себя каким-то маленьким и незначительным, а они такие незыблемые, далекие — глядишь вот на них и думаешь себе «да больно ли много я тут вообще значу?» Таких как я каждый день нарождается миллионами! Понимаешь? Ты глядишь на эти звезды и сознаешь, что они были за тысячи лет до того, как ты родился на этом свете — и будут гореть еще тысячи лет после того, как тебя не станет! Они — это как вечность или вроде того! А когда думаешь о такой штуке, как вечность — как задумаешься о такой штуке… (Делает неопределенный жест обеими руками).