Евгений Бабушкин - Л.

А у меня три песо. Куплю трёх таких женихов, как ты, оборванец.

ОБОРВАНЕЦ

Эй, публика! Денег дай.

СТАРУХА

Зачем тебе деньги? Хлеба возьмёшь?

ОБОРВАНЕЦ

Давай-давай! Зачем хлеба? В самой главной лавке на самой верхней полке стоит портрет нашего президента. Куплю его, буду вылизывать ему щёки и громко петь.

СТАРУХА

Зачем щёки?

ОБОРВАНЕЦ

А потому что жопу на портретах не рисуют.

СТАРУХА

А зачем петь?

ОБОРВАНЕЦ

От радости.

СТАРУХА

Чему радоваться? Хлеба-то нет.

ОБОРВАНЕЦ

Зато президент есть! В костюмчике! Улыбается!.. Давай любовь.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Разойдись. Всех поколочу. И тебя, старуха. И тебя, оборванец.

ОБОРВАНЕЦ

Зачем ты бьёшь людей, сеньор полицейский?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Люблю это дело. Ты всё плачешь, старуха. Ты всё попрошайничаешь, оборванец. А я всё колочу.

СТАРУХА

Я не плачу.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Что ж тогда глаза мокрые, дура?

СТАРУХА

А у меня убили сына. Расстреляли в далёкой стране и положили мимо земли. Мне снятся его кости и клетчатая рубашка, и глаза плачут сами.

ОБОРВАНЕЦ

А я не попрошайничаю. У меня слишком старые руки и длинный язык. С такими данными только в уличные актёры.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Чепуха. Всё на месте — две ноги, две руки, язык не торчит. Поколочу.

ОБОРВАНЕЦ

Недолго тебе колотить. К нам плывёт товарищ Троцкий на длинном стальном корабле! Враг полицейских и вождь оборванцев. Он сам тебя поколотит.

СТАРУХА

Он вернёт мне сына?

ОБОРВАНЕЦ

Все мертвецы покойники. Но ты станешь меньше плакать.

СТАРУХА

Тогда я пойду за ним. Почему бы не пойти за хорошим человеком?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Чепуха. Троцкий старик и у него жена старуха. Они умирать сюда приехали.

СТАРУХА

Если люди хорошие, почему не положить их в нашу землю.

ОБОРВАНЕЦ

Он ещё поднимет нашу землю! Эй, сеньор полицейский! Не боишься замахнуться так, что дубинка выпадет?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Ничего я не боюсь! Разойдись! Разойдись! Разойдись! Разойдись! Разойдись!

ХОР

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Разойдись!

ФРИДА

Здравствуйте, Троцкий. Была я в этом вашем Париже. Кошачье дерьмо!

Л.

Это точно. Здравствуйте, Фрида.

ФРИДА

Вы что, весь мир объездили?

Л.

Меня выгнали из Советского Союза, Турции, Австрии, Великобритании, Франции, Норвегии. И ещё из Северо-Американских Соединенных Штатов.

ФРИДА

Все эти страны кошачье дерьмо. Вы понимаете? Мексика вас не прогонит. Мексика хочет вас. Слышите?

Л.

Ничего я не слышу. Ночь. Дыхание. Темень.

ФРИДА

Такая моя страна. Такой мой город, самый большой в мире, больше вашего дерьмового Парижа. Громкие люди и тихие улицы. Когда люди выпьют водки, они кричат. Когда их бьют, они молча смотрят в землю. Но сейчас они ждут. Вам дальше не надо бежать.

Л.

Да и некуда. Ещё немного — упаду с кромки. Сошёл с корабля и понял: Новый свет, последний берег. Дышать легче.

ФРИДА

Я сегодня видела уличных циркачей. Думала, будет пьеска про сбежавшую служанку и четыре подзатыльника, а они давали спектакль про то, как Троцкий в Мексику приехал. Они все пьяные были, но это само собой, они же актеры.

Л.

А я вот не понимаю театр. Врут, кричат, руками машут.

ФРИДА

Улица гибнет, все бегают по конторам, прячутся по квартирам и спят в кино. Вы должны их увидеть, этот люд, это последние уличные актёры Мехико. Они ставят шатёр поперёк проспекта, катаются по земле и мочатся на ходу, все их боятся, они плюют на сильных и воруют у сытых. Кстати, там много людей из России, бывших белогвардейцев. Сбежали от вас и стали отличными циркачами. Что-то поняли про жизнь. Почему вы грустный?

Л.

Просто я не знаю, что делать. Раньше знал, теперь нет. Дурь одна.

ФРИДА

Если трудно, если горе, если чёрт знает что, иди к художнику. Он возьмёт доску. Большую такую доску. И нарисует на ней счастье. Большое такое счастье. Надо только рассказать ему всё горе целиком — как хозяин насилует твою дочь, как опухоль жрёт твоё тело, как лошадь умерла. Художник нарисует тебя здоровым, хозяина мёртвым, лошадь живой. Дева Мария услышит молитву, если художник хороший, а доска крепкая. Такой в Мексике обычай. Любите чудеса?

Л.

Ну уж нет. Однажды видел, как Папа Римский исцелял фальшивых калек по радио. Попы торговали грязной водой.

ФРИДА

Попы дрянь. Но чудеса не в лавке церковника. Вот я перед вами со всеми горестями. Где чудо? Где счастливая доска?

Л.

Я вам жаловаться должен, а не вы мне. Вы же художница, а не я.

ФРИДА

Нет, вы. Вы пишете кровью и временем.

Л.

Девочка! Кровь холодеет. А время от меня отказалось.

ФРИДА

Мы будем веселиться. Мы потом всем головы своротим, а вначале будем веселиться. Чтобы очистилась кровь. Есть вкусное мясо, пить вкусную водку, гулять с мужчинами и женщинами. Как ваша жена?

Л.

Спит. В вашей стране опасно-мягкие постели, Фрида. Спасибо, что приютили нас. А где ваш муж?

ФРИДА

Устал. Можно и так это назвать. Диего терпит, когда я сплю с девочками, но не терпит даже присутствия других мужчин, тем более таких. Чувствует запах. Он где-то там, ставит мою сестрёнку задом и передом. Очень страдает и потому трахается с кем попало, вот с сестрой, или совсем с незнакомыми, это всё от особой печали чувств. Ревнует. Он огромный, огромный. У него умные глаза хищника, но у вас, кажется, такие же, он плохой художник, хуже меня и вас, он пишет маслом, а вы кровью и временем. Мы одни в доме. Вы много людей убили?

Л.

Чуть-чуть.

ФРИДА

Говорят, много. Расстрелы. Как можно расстреливать? Пуля это больно.

Л.

Однажды я приговорил одного человека к смерти. Это был первый смертный приговор в Республике. Потом ещё несколько. Знаете, я никогда не видел всех этих покойников. Я видел бумагу и свою подпись на бумаге. Я не очень-то верю в смерть. Смерть это бумага. Теперь где-то далеко есть такая бумага и на меня. И однажды ко мне придёт человек, и я не увижу ничего кроме бумаги. Спрашиваете, как можно убивать во имя будущего, где не будут убивать? Солнце печёт, я моложе, чем вчера и меня не волнуют парадоксы, у меня на них осталось мало времени.

ФРИДА

Пуля — больно.

Л.

Определённо, времени на них нет.

БУМАЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вчера мне было так плохо, так грустно, ты не можешь себе представить, до какого отчаяния может довести человека такая болезнь, я чувствую омерзительную дурноту и не знаю, чем это объяснить, а иногда — жуткую боль, которая ни от чего не проходит.