Габриэль Марсель - Пьесы

Агата. Вы сами не можете удержаться от употребления комичных словечек, говоря о нем.

Морис. Что поделаешь? Слово «оседлали» ему очень подходит.

Агата. И вы хотите, чтобы я принимала его всерьез!

Морис. Он бы женился давно, попадись ему женщина, о которой он мечтал. Лорансо долгое время жил с матерью, женщиной замечательной во всех отношениях, но с непростым характером, которую он боготворил. Он посвятил себя ей до ее последних дней. Это трогательно, согласитесь.

Агата. Не спорю.

Морис. Странное у вас выражение лица!

Агата. Скажите, он поручил вам уведомить меня о своих намерениях?

Морис. Он попросил меня прозондировать почву.

Агата (с иронией). И вы тут же выполнили его просьбу…

Морис. Так что же, я должен был исподволь готовить вас к этой новости?

Агата. Поскольку вы совершенно не знали, какое впечатление она на меня произведет, — да, конечно, вы должны были бы действовать не столь грубо и прямолинейно!

Морис. Вот это действительно выпад.

Агата. Я вам уже говорила: мне кажется, вы не вполне представляете себе, что я чувствую и как следовало бы со мной держаться.

Морис. Но согласитесь, вы никогда не предоставляли мне возможности подобного анализа… Я вас узнал лучше — совсем чуть-чуть! — с момента отъезда Элизы, за эти шесть дней. Согласитесь, это небольшой срок. До тех пор вы почти не общались со мной.

Агата. И тем не менее вы не замедлили составить себе определенное мнение обо мне. Но, конечно, я слишком многого требую от человека, столь скорого на выводы и столь самоуверенного.

Морис. Однако ваши слова просто злы!

Агата. Вас удивляет даже это. Вы полагали, что я слишком глупа, чтобы быть неприятной, не так ли?

Морис. Вы несправедливы, Агата. Я не утверждаю, что не ошибался на ваш счет, но я ведь не судил вас.

Агата. Давайте не будем играть словами, хорошо?

Морис. Меня смущает то, что вы, насколько я мог заметить, не выказывали никакого доверия ко мне.

Агата. Неужели?

Морис. Вы были всегда так сдержанны…

Агата. Что тут удивительного? Чего вы, собственно, ожидали? К тому же это не так. Вы никогда не делали ни малейшей попытки внушить мне доверие, хотя сейчас и говорите об этом. Ваше отношение ко мне было неприязненным с первой минуты.

Морис. Уверяю вас, во мне говорило лишь чувство сострадания.

Агата. Уж очень глубоко затаенное. О, поверьте, я нисколько не жалею об этом; не сомневаюсь, что если бы вы захотели обнаружить свое сочувствие, то сделали бы это в такой форме, что оно только оскорбило бы меня.

Морис. Отлично! Надо будет мне предупредить Лорансо, что стоит вам завестись, как…

Агата. Пожалуйста, не возвращайтесь к этой теме, мне это неприятно. Ваш друг полностью заблуждался на мой счет, да и вы судили обо мне не лучше… Сделайте хотя бы так, чтобы мне не пришлось самой объясняться с ним. Любой демарш с его стороны я расценю как крайнюю бестактность; так ему и скажите.

Морис. Разрешите вам заметить, что вы воспринимаете все это не вполне адекватным образом.

Агата. Так, по-вашему, я должна быть тронута, польщена? Как! Мужчина, недурен собой, состоятельный — во всяком случае могу это предположить — и я имела счастье понравиться ему!.. Так нет, знайте же: это столь «заманчивое» предложение вызывает у меня отвращение. Прежде всего — кто дал вам обоим право думать, что я мечтаю изменить свою жизнь? Вы даже не задавались этим вопросом, для вас слишком очевидно, что я жду предложений, ловлю подходящий случай… Так вот, вы оба ошиблись. Я ни за что больше не выйду замуж.

Морис. Сколько горячности! Вы в самом деле хотите, чтобы я убедил беднягу Лорансо не искать встречи с вами?

Агата. Предупреждаю вас: если он придет сюда, я его не приму.

Вбегает Этьен; его движения порывисты, глаза сияют.

Морис. Откуда ты?

Этьен. Я провел пару часов с Андре Кутелье. Он приехал из Чехословакии и жаждет вернуться туда. Все, что он рассказывает об этой новой стране, поистине вдохновляет! Он видел Масарика вблизи и восхищен им.

Морис. Не знаю… Я как-то не доверяю этим чехословакам. Можно ли рассчитывать на славян? Боюсь, нас и здесь ждут разочарования.

Этьен. Ты ошибаешься. Нужно больше верить. Согласись, они страдали, они страстно боролись за свободу; так почему же они должны оказаться недостойными ее?

Морис. Дай бог, чтобы ты оказался прав.

Этьен. Завидую Андре: чувствуется, что пребывание там обогатило его, укрепило веру в значимость великих простых идей, которые у нас уже задохнулись, потонули в словах. Словно душа его проветрилась. Клянусь тебе, я ему глубоко завидую. А вы, Агата, — скажите, вам ясна моя мысль?

Агата. Мне кажется, да.

Этьен. Быть может, именно там, у этих призываемых к свободе народов, можно видеть рождение…

Морис. То, как ты сейчас говоришь, напоминает мне публицистику Ромена Роллана. Я далеко не в восторге.

Агата. По-моему, Этьен, проблемы слишком серьезны, чтобы стоило поощрять подобного рода смелые эксперименты, сколь бы привлекательны они ни были. В такие минуты, думается мне, следует занимать более умеренную позицию.

Морис. Вы не представляете себе, до чего я согласен с вами!

Этьен. И, однако, я не уверен, что вы оба правы. Мы переживаем фантастическое время — но разве наше общество способно оценить те великие зарождающиеся движения, которые сейчас всколыхнули мир!..

Морис. Что ты имеешь в виду, говоря «движения»? Большевизм?

Этьен. Да, возможно. Знаем ли мы, что это такое?

Морис. Знаем отлично.

Этьен. В таком случае ты осведомленнее меня. Со своей стороны, я считаю, что сейчас самым правильным было бы поехать на год или на два в Россию, на такой же срок — в Германию и, может быть, на несколько месяцев — в Соединенные Штаты. Папа, грустно признаваться, но Франция — уже не средоточие и не лаборатория новых идей. Смелые опыты…

Морис. Боюсь, не слишком ли много иллюзий ты питаешь по поводу этих опытов. Я убежден, что по сути это все тот же старый рефрен… те же утопические мотивы.

Этьен. Но даже если допустить, что в самом учении нет ничего нового, разве не вызывает восторга то, как людям удается реализовать их в современной жизни?