Габриэль Марсель - Человек праведный

Мишель (вставая). Может быть, мы условимся о другой встрече?

Клод. Но если вы завтра уезжаете…

Мишель. Это еще не решено.

Клод. Тогда… договоритесь об этом с женой. До свидания, и извините, что я вас так спешно покидаю. (Уходит.)

Мишель. Мне кажется, господин Лемуан чрезвычайно занятой человек.

Осмонда. Папа слишком добросовестен. (Протягивает руку Мишелю.) Спокойной ночи, сударь.

Мишель. До свидания, мадемуазель, был счастлив возобновить знакомство.

Осмонда уходит, Мишель провожает ее долгим взглядом.

Эдме ( вполголоса ). Зачем вы это сделали?.. Если бы я одна решала, вас бы не приняли.

Мишель. Вот как?

Эдме. А сейчас — умоляю, уходите.

Мишель. Почему?

Эдме. Прежде всего ради дочери… и кроме того… я не могу вас видеть.

Мишель. Это потому, что я недостаточно изменился с тех пор, либо — наоборот?.. Разумеется, вы осведомлены о моем состоянии. Впрочем, в ином случае, я полагаю, он бы не потерпел… Ну, а при нынешнем положении вещей это — почти профессиональный долг.

Эдме. О! Замолчите.

Мишель. Решительно, ваш муж бесподобен, во всех отношениях. Потрясающе! Живое воплощение альтруизма. Он все воспринимает в соответствии с амплуа. Вы говорите, что не можете меня видеть. А знаете, вот ведь что интересно: мне ничего не стоит находиться сейчас подле вас, ровным счетом ничего. Что бы ни твердили романисты… есть куски нас самих, которые — словно отмершая кожа: режь ее — не выступит ни капли крови. К тому же я прошел недавно через любопытный опыт. Открываю газету — и вижу: «Извещают о кончине госпожи Клод Лемуан»… однофамилица. Так вот, я бы не сказал, что… Впрочем, подумайте сами, это так далеко. Это было не с нами.

Эдме ( опустив глаза). Удобная позиция.

Мишель. Я думаю, мы умираем полностью, целиком, но живем — по частям.

Эдме (с горечью). Очевидно, это так для мужчин; ну а я — я не менялась.

Мишель. Вы полагаете?

Эдме. Абсолютно не менялась.

Мишель. Так значит…

Эдме. О, из этого ничего не следует. Мне кажется, что я никогда никого не любила.

Мишель. Я сам давно пришел к этому выводу. Вы никогда никого не любили, и, возможно, именно поэтому…

Эдме. Поэтому сообщение о моей смерти даже не заставило вас вздрогнуть.

Мишель. За последнее время… ну, словом, с тех пор, как я всецело сосредоточился на том, что меня ожидает… в памяти моей промелькнуло множество лиц. Там было ваше.

Эдме. Среди многих других.

Мишель. Я не считал… Лицо холодное, напряженное; в нем не прочесть жалости. Но и смелости — тоже. Взгляд безразличный, глаза тусклые. О, я думаю, они сияли временами, эти глаза, — но я этого не помню…

Эдме. Ну а поскольку истинны лишь воспоминания…

Мишель. Именно. (Молчание.)

Эдме. Так я должна была чувствовать к вам жалость? Право, занятно!

Мишель. Но — поскольку это случилось не с нами — вам не кажется, что бесполезно вызывать все это в памяти? Если бы вы знали, до чего прошлое лишено для меня прикрас! Я вижу эту… ну, скажем, идиллию — в сумеречном свете.

Эдме. Но не таков был свет в Сен-Лу.

Мишель. Возможно.

Эдме. Двадцать лет прошло, а вы все еще испытываете ко мне… такую враждебность! Почему вы смеетесь?

Мишель (помолчав). Потому что это слово здесь малоуместно. Вы не хотите мне поверить, когда я говорю, что теперь… Но тогда я действительно переживал и ненавидел — смертельно!

Эдме. Так вы меня любили?

Мишель. Клочок моего существа любил вас, но поскольку он мертв…

Эдме. Это только слова.

Мишель. Если бы вы знали, какую малость представляет собой то, что еще живо во мне… Этого так мало, что нечем даже оплакать все остальное.

Эдме ( дрожащим голосом). Я не понимаю, в чем вы меня уличаете. Бог мой! Двадцать лет спустя вы меня еще мучаете…

Мишель. Я? Мучаю вас? Как вы были правы только что, говоря, что остались той же… Я вспоминаю вашу манеру упрекать меня за слова, которые вы же у меня вырывали. Впрочем, другие женщины делали то же самое.

Эдме. Даже в ту пору были другие женщины!

Мишель. Вам хотелось так думать — не стану рассеивать ваше заблуждение.

Эдме. Не понимаю.

Мишель. Та сцена ревности, которую вы мне устроили как-то вечером на маленьком вокзале, где мы дрожали от холода, на обратном пути из Баланса… (Качает головой, с улыбкой.)

Эдме. Вы хотите сказать, что тогда я была неискренна?

Мишель. Все женщины искренни; все они лукавят.

Эдме. Чувствуется богатый опыт.

Мишель. Должен с сожалением сообщить вам, что после нашего разрыва я не оставался вам верен.

Эдме. Впрочем, вы и не скрывали от меня своих намерений. Ваше письмо…

Мишель. Мой ответ. Из вашего мне следовало заключить, что вы возвращаете мне свободу.

Эдме. Вы сумели воспользоваться ею более чем…

Мишель. Да.

Эдме. Узнаю вас.

Мишель. Свобода, которую вы мне вернули, — я ею воспользовался столь широко, что… собственно, от нее и умираю; все очень просто. И вы подтвердите, что в моем голосе нет дрожи.

Эдме. Мое письмо могло вас убить, однако в нем не было ни слова, которое могло бы вас оскорбить.

Мишель. То, как вы открыли нашу связь мужу, и затем — эта трусливая потребность в искусственном примирении…

Эдме. Почему — трусливая? Я шла на риск.

Мишель. Никакого риска не было, и вы это знали, черт возьми. Я-то помню, что вы говорили о вашем муже! Нет, вы взвесили все — и рассудили, что моральный комфорт, безопасность, душевный покой и все такое прочее…

Эдме. Я ничего не взвешивала. Та жизнь, построенная на обмане, внезапно стала внушать мне ужас.

Мишель. Вот так, внезапно?..

Эдме. К тому же, если бы вы захотели…

Мишель. А именно?

Эдме. Если б вы предложили мне уехать с вами, я бы согласилась.

Мишель. Но я вам это предложил, и вы отказались.

Эдме. Я чувствовала, что вы колеблетесь; если бы вы настояли…