Грег Гамильтон - Бронзовый лес

Доктор. Мне продолжить за вас?

Джеки. Я продолжу сама. Мне нравится говорить об этом. Слова порождают образы, образы начинают действовать в реальных декорациях и кажется, начинаешь видеть многое из того, что упустил тогда. Эти видения объемны, у них есть запах и цвет, и они лучше реальных. Лица людей в маленьком кафе на Монмартре. Им нет до тебя никакого дела, но они не статисты, они полноправные участники действия: убери кого-нибудь из кадра – и твоя жизнь непредсказуемо изменится. Бурое пятно пролитого на скатерть кофе, маргаритки в белой вазе, до которой не доползло пятно. Крупные капли неожиданного дождя, взбивающие на булыжной мостовой маленькие гейзеры пыли… Дождь, цветы, лица и пыль… Когда бы тебе на являлись эти виденья, они зовут вернуться туда, в прошлое. Всем нам кажется, поведи мы тогда себя иначе, наша жизнь была бы другой. Неважно, какой именно, но другой. Вы не смеетесь, доктор?

Доктор. Нет. В подобные вещи действительно верит каждый – я, кстати говоря, тоже – хотя это полная бессмыслица, и мы это знаем.

Джеки. Отрадно, что в этом вопросе я нашла у вас понимание. Но вернемся к нашему повествованию. В один из дней в мастерской, где мы тщетно пытались найти что-то свое в области передачи теней и света, появился Ник.

Доктор. Он решил продолжить свое образование?

Джеки. Ник когда-то учился здесь, был любимцем нашего метра, видимо, еще и потому, что однажды адресованную ему затрещину переправил отправителю, выставил несколько картин, продал одну, начал получать заказы и был отмечен прессой как «перспективный молодой художник». Сюда же он периодически заглядывал, интересуясь, кто из девиц за время его отсутствия пополнил курс. Об этом меня поставили в известность заблаговременно.

Доктор. И вы ему приглянулись.

Джеки. Ему понравилась моя живопись!

Доктор. Что вы говорите?

Джеки. Он мог наступать с любого фланга – успех атаки был предрешен. Но ему понравилась моя живопись. Это было искренне, и меня очень подкупило.

Доктор. Сегодня ваша живопись нравится ему так же, как прежде?

Джеки. Я давно этим не занимаюсь.

Доктор. Значит, краска на ваших руках – это память о тех несравненных днях?

Джеки. Иногда я берусь за кисти просто для того, чтобы не забыть, как это делается.

Доктор. Любопытно, что у вас там выходит?

Джеки. Так, ерунда. Она не стоит вашего просвещенного внимания. Хотите познакомиться с моим творчеством? Поскучайте тут, без меня, а я отправлюсь на кухню.

Доктор. Не могу этого допустить, ибо горю желанием узнать, что же случилось дальше?

Джеки. Дальше мы поженились. На этом, кстати, настоял Ник. Ему хотелось семьи, детей. Ему много хотелось, но сконцентрировался он на том, о чем особо распространяться не любил. На работе. На автогонках, где главным его противником был он сам. Позднее – на попытках перекроить на свой лад природу. Что из этого вышло – мы уже обсуждали. Когда умер отец, мы решили переехать сюда. К тому времени Ник Сальватор имел достаточно высокий рейтинг в мире живописи и его агентам было совершенно все равно, где он совершенствует свой талант: в Париже или в какой-нибудь глуши, вроде нашей. Последнее даже оригинальней, не находите?

Доктор. Он, значит, совершенствовал свой талант, а вы свой похоронили?

Джеки. Я не утверждала, что у меня есть талант. Один из нас должен был помочь другому, приняв какую-то иную форму существования. Этой другой была я. Я управляюсь с гостиницей. Я помогаю Нику. Все эти годы я была для него женой, другом, самым объективным критиком его работ. Даже собутыльником.

Доктор. Значит, признаете?

Джеки. Что толку скрывать?.. А когда требовалось, то нянькой, и наконец, сиделкой.

Доктор. Полгода вы не отходили от него.

Джеки. Сто девяносто два дня, без учета времени, когда меня подменяли вы. И столько же ночей. До сих пор не могу выспаться.

Доктор. За это время Ник дважды пытался покончить с собой, решив, что больше не сможет писать картины.

Джеки. У вас плохие информаторы, доктор. Четырежды! В двух случаях я справилась без помощи персонала больницы, так что в истории болезни это не зафиксировано.

Доктор. Как это вам удалось?

Джеки. Сама не знаю. Они его утихомиривали с помощью уколов. В моем распоряжении были только слова. Я его не разубеждала, нет. Я начала вспоминать Париж, нашу встречу, о том как мы с ним поехали на этюды в Версаль, но вместо всего этого великолепия рисовали друг друга и то, как он однажды остался в моей маленькой комнатке на Монмартре. И Ник заплакал. Когда люди плачут, как он тогда, они выздоравливают.

Доктор. Если б слезы помогали нам выздороветь, мир сотрясали бы рыданья. Ника спасли не слезы, во всяком случае, не его собственные. Когда ситуация стала безнадежной, в дело вмешался ангел с именем, совершенно несвойственным жителям тех мест, где они водятся. Хотя, кто из нас знает, как кличут ангелов?

Джеки. Неужели, настолько безнадежная?

Доктор. Абсолютно! Медицине известны случаи чудесных исцелений, но к ней это отношения не имеет.

Джеки. Значит, все это было не зря. Скажите, доктор, вы могли бы продать себя?

Доктор. Элементы, из которых я состою, гроша ломаного не стоят. О чем вы, Джеки?

Джеки. Вы знаете, о чем я.

Доктор. Я не веду переговоров о душе с представителями кого бы то ни было. Если речь не о ней.

Джеки. Речь о том, чтобы направить поток, отведенных вам дней – бурный он или такой, что превращается в скудный ручеек при первых признаках жары – совершенно в другое русло.

Доктор. Смотря, сколько предложат. Конечно, вы можете отказаться. Но наступит день, когда вы обязательно подумаете о том, что, поступи вы тогда иначе – ваша жизнь была бы совсем иной. И как только это произойдет впервые, вы – человек конченый. Вы сожрете сами себя.

Джеки. Это в том случае, если вы отказались. А если согласились?

Доктор. Когда вам предлагают поступиться принципами в обмен на что-нибудь заманчивое, – будь то деньги, безоблачное счастье или успехи на новом поприще – сделка обычно бывает удачной для покупателя. Все это, конечно, в теории, хотя можно представить обстоятельства, при которых человек способен пойти на что угодно. Но при любых обстоятельствах нельзя продавать себя.