Евгений Шварц - Повесть о молодых супругах

Маруся. Раз он ее бросил на пол, значит, ненужная.

Шурочка (дает девочке бумажку и карандаш со стола) . Рисуй, рисуй. Что? (Наклоняется к девочке.) Большая девочка, а не знаешь что. Рисуй домики. Сережи нет. Пальто на вешалке отсутствует. Ну и хорошо. Можно во весь голос говорить.

Маруся. А что случилось у вас?

Шурочка. Что, что! Стала я бороться. Чтобы жить по-человечески. Как на работе. Понимаешь? Читать все, что есть, о любви. И посоветовала мне дура библиотекарша прочесть «Анну Каренину».

Маруся. Ну почему же дура? Книга такая, что…

Шурочка. Такая, что других подобных я не читала еще! Библиотекарша вообще дура. Независимо от этого совета. Папы от мамы отличить не может. Это я к слову. «Анна Каренина». Я удивляюсь – вышла такая книжка, а столько на свете сохранилось нечутких людишек! У которых нет внимания к самым близким, к семейным своим людям! Свиньи! Читала я эту книжку – сначала будто лесом шла, грибы собирала. Продираешься, продираешься, тоска! На лице паутина. Все бы бросила и домой ушла. И – ах! целое гнездо боровиков. О доме уже и не думаешь. Чем дальше, тем больше. Уже я все понимаю. Этот Стива Облонский – ну чисто наш монтер! Аккуратный, приятный, а жена с детьми высохла вся. Но это в сторону. Анна сама! Господи! И дошла я до места, которое нельзя читать: умирает Анна, а муж плачет. (Всхлипывает.) Вдруг дышит мне кто-то в ухо. Я словно с небес в лужу. Муж пришел, уставился, молчит, дышит тяжело. Это он, зануда, всегда так показывает, что мною недоволен. Глаза карие, ресницы как у звезды американской. Хлопает ресницами. Молчит. Смотрит. «Что тебе?» – «Майечка кашляет, сама в кроватку легла!» – «Ах, так! Я над своей душой работаю, а ты попрекаешь! Ты больше в ребенке понимаешь, чем я!» И пошло, и пошло. Девочка, конечно, в слезы. Не любит она этого. Бродит, бродит, не спит и взмолилась наконец: «К Марусе, к Марусе».

Маруся. Ах ты девочка моя. (Берет девочку на руки.)

Шурочка. Ну что ты тут будешь делать? Объясни мне. Куда еще идти, если такая книга, которой имени не прибрать, и та поссорила и только. Что за души у нас? И жалко мне его, тихого, и убила бы. Его молчание – хуже всякого крика. Кричишь – значит, неправ. Молчишь – выходит, твой верх.

Маруся (наклоняется к девочке) . Что ты говоришь, Майечка? Опять к папе просит ее отнести.

Шурочка (грубо) . Сиди, убью! Нашла разнорабочую – носить ее туда-сюда.

Маруся целует девочку и вздрагивает.

Маруся. Шурочка, она горит вся!

Шурочка. Неправда!

Маруся. И шепчет неспроста. У нее горло болит, наверное. Майечка, больно глотать? Говорит, больно. Крикни – мама! Не может!

Шурочка подбегает к дочери, хватает на руки.

Шурочка. И верно! Горит огнем. Что делать, Маруся? Ругай, ругай мужчин, а выходит, что глаз у них верный.

Маруся. Ты беги домой. Измерь температуру. И если очень высокая – вызовем неотложную.

Шурочка. Господи, помоги нам! Вот денек-то. Идем, идем, моя крошечка, моя лапушка. К папе, к папе, куда же еще. Он первый угадал, что мы больны. Он в обиду тебя не даст. Идем, идем!

Уходят. И почти тотчас же в комнату входит Никанор Никанорович.

Никанор Никанорович. Мария Николаевна! Мария Николаевна, где же вы? Почему у вас дверь отперта? Что случилось, Мария Николаевна? Покажитесь, – дом без вас словно неживой!

Вбегает Маруся.

Ну, наконец-то! Мы, люди солидные, боимся одиночества, как дети.

Маруся. Майечка захворала, Шурочкина дочь, я у них была.

Никанор Никанорович. Мне Сережа звонил с вокзала, что уезжает…

Маруся. С вокзала?

Никанор Никанорович. Ну да, он выехал в совхоз, не на машине, а поездом. Мне нужны материалы по его опытам. Папка в черной обложке.

Маруся. В черной?

Никанор Никанорович. Да вот же она, на этажерке. Выяснилось, что эти материалы надо отправить завтра утром на самолете в министерство. Эх, Маруся, Маруся! (Берет папку, кладет в портфель.) Вот и все. Маруся! Нельзя же так! Я понимаю, первая разлука, то-другое, но ведь он приедет через неделю, через десять дней. Зачем глядеть, будто он уехал навеки?

Маруся опускается в кресло, закрывает лицо руками.

Ну, ну, ну! Ну вот и здравствуйте. В отчаянье пришла, а я так ей завидую. Мне уже не с кем расставаться, некого ждать. Эх, Маруся! Если бы вы, бедняжка, знали, какая вы счастливица, глупенькая.

Свет гаснет, освещены только куклы.

Кукла. «Счастливица»! Всегда ты, Никанор, был нечуткий.

Медвежонок. Всегда несчастья начинаются с глупостей. С умного не начнется.

Кукла. Всегда несчастья начинаются с мелочей! Уж мы-то маленькие, нам видно!

Медвежонок. Что будет?

Кукла. На чем сердце успокоится?

Медвежонок. А ну, как и не успокоится? Ох, беда, беда! (Поет.)

Кукла

Медвежонок

Кукла

Оба вместе

На календаре 25 января. Он исчезает. Декорация предыдущей картины. За окнами тьма, и в комнате тьма. Маруся, стоя у елки, зажигает свечи.

Маруся. Вот так, дети, будет лучше. Спасибо тебе, елка, что ты не осыпалась. Я заболела, дети. От электрического света глаза очень ломит. Горло болит. Голова болит. Пусть горят свечи. Так легче все-таки, и детство напоминает, когда болеть было приятно. А теперь очень страшно болеть Сережа-то не вернулся еще. Две недели прошло, а он все не едет домой. Наверное, не догадывается, как я больна, сердится на меня, как на здоровую. А я очень больна. Сами знаете, как я не люблю жаловаться, а сейчас по всем телефонам звонила, на помощь звала. И, как на грех, никого дома нет, и Шурочка у дочки в больнице. Я очень тяжело больна, дети. Вам жалко меня? Бедная я?

Кукла. Очень.

Маруся. Что ты говоришь?

Медвежонок. Очень даже.

Маруся. Вот и я так думаю. Расскажите мне вот что. Вы много на своем веку видели женатых людей?

Кукла. Много! Все наши хозяйки выросли и вышли замуж.

Медвежонок. Все повыскочили, дурочки. Мало им нас – подавай живых детей.

Маруся. И счастливы они были замужем?

Кукла. Одни счастливы.