Жан Ануй - Золотые рыбки или Отец мой славный

Антуан (поворачивается, вздыхая) . Спи давай. Завтра ехать не сможешь.

Кислюк.Боишься, что повисну на тебе обузой? Признайся, что ты только того и ждёшь, чтобы меня кинуть, подлец, бросить, а самому выкарабкаться?

Антуан не отвечает. Воцаряется тишина. Слышны только их попеременное дыхание. Повернувшись друг к другу спиной, они начинают засыпать, но Кислюк опять говорит в полутьме…

Кислюк.Понимаешь, например, когда я был малый ещё в дурном возрасте, лет пятнадцать-шестнадцать, мне вдруг пришла в голову мысль стать священником. Во-первых, ужасно не хотелось работать. Когда видишь отца, который пашет всю жизнь, во что бы то ни стало хочется, чтобы у тебя самого руки были белые. Вот почему народ учится всё больше и больше. К тому же, у кюре всё-таки власть… Обрати внимание, в настоящий момент они в упадке, несмотря на все их усилия приспособиться… Хотя у них есть ещё всякие такие штучки, отработанные… вызвать тревогу, потому что человек тревожится, ведь ему не очень понятно, что он здесь делает, а они это используют. Так было задумано, понимаешь! И опять же через бабёнку власть. Гениально, нет! Браво! Нужно признать достоинства настоящих мерзавцев, когда они у них есть… Так как они заметили, с самого начала, великие психологи, что, в конце концов, бабёнка всё и решает! Да… Я чуть не стал священником. А потом, когда поразмыслил, меня это отвратило. Сутана, под ней кальсоны, летом… Даже минимум кривляний, всё равно! Тогда я встретил приятеля, который пошёл к коммунистам и вместо того, чтобы стать священником, вступил в Партию.

Антуан (в полусне) . Это одно и то же. Спи.

Кислюк.Но потом я и от них тоже ушёл, потому что они меня тоже постарались унизить. (После паузы.) Когда я заработаю немного денег, то заведу служанку и дам ей жару!

Антуан (нежно) . Тут ты ошибаешься, приятель… Это твоя жена будет её жару давать. Ты даже не поимеешь удовольствия… Скажи-ка. Таким занудой, каким я тебя знаю, ты ведь всегда изыщешь способ изводить других… Не мытьём, так катаньем, до тех пор, пока несчастный не подохнет от угрызений совести.

Кислюк (спокойно, засыпая) . Иной раз мне хотелось бы быть негром… или горбуном. Чтобы вам было ещё стыднее… Или женщиной, чтобы муж мой взвыл от моей несчастной исковерканной душонки… Женщина — это удобно, у неё зритель всегда под рукой…

Антуан (спокойно) . Теперь оставь меня в покое, мне хочется спать.

Кислюк (ужасным шёпотом) . Ты понимаешь, трудности — это капитал нищих… Нужно, чтобы он приносил им доход, как вам приносят доход деньги.

Антуан (после паузы) . Ты слишком убогий. Ты меня утомил. Спи. Если рассказать кому нашу историю, то обязательно спросят, почему я тебя терплю…

Кислюк.Потому что ты трус. Тебе стыдно, у тебя совесть не чиста, так тебя и можно поймать. Если бы я был сильным, то мне бы не было стыдно. Уже давным-давно я бы расквасил тебе физиономию. И никогда бы с тобой ничем не поделился.

Антуан.Знаю. Теперь заткнись. Завтра продолжишь. Будет день…

Кислюк (со вздохом, засыпая) . Не люблю день. (После паузы, в полусне.) У твоей матери все-таки были красивые груди, когда я её знал.

С середине пустой площадки свет вновь освещает неубранную кровать. Это, может быть, та же комната. Антуан, одетый во фланелевый полосатый костюм, сидит на стуле, обняв голову руками, озадачен. Издалека, с ночной улицы доносится неразборчивая музыка праздника. Это Праздник Взятия Бастилии, 14 июля.

Антуан (шепчет) . К тому же ещё и 14 июля! Все безобразия одновременно!

Служанка Приморской таверны, толстая женщина в шушуне и в бигуди выходит из ванной комнаты, поддерживая Эдвигу, находящуюся в полуобмороке. Она укладывает её на кровать.

Антуан.Её, наконец, стошнило?

Служанка.Да. Такая образованная женщина, изящная! Убираешься в комнате — всюду книжки! Хороши же вы, мужчины — красавцы!

Антуан.Держите ваше мнение при себе.

Служанка.Вы могли б быть отцом этой девочки, если б вам выпало такое счастье!

Антуан.Благодарю вас, не усложняйте. Ступайте теперь, ложитесь спать. Завтра я с вами рассчитаюсь.

Служанка.Если бы я довела до такого, то мне было бы стыдно.

Антуан.Успокойтесь. Мне стыдно.

Служанка.Ах! Вот и доктор, он идёт сделать укол…

Служанка выходит. Входит горбун, подходит к кровати и, молча, делает Эдвиге укол.

Врач.Она уже в полусне. Теперь она оставит вас в покое на всю ночь, а завтра вы об этом происшествии и не вспомните. (Шлёпает её по попе после укола и накрывает простынёй.) Красивая девушка! Вам не должно быть с ней скучно вечерами, когда она не совершает самоубийств. Часто она с собой кончает?

Антуан.Довольно-таки.

Врач.Я понял по дозе. Она прекрасно знала, что делает. Актриса?

Антуан.Да.

Врач.Ох, уж этого рода женщины, сударь мой!

Антуан.Не заблуждайтесь. Актрисы не совершают этого чаще других. Даже реже, потому что вечерами у них спектакль, которого обычно бывает достаточно. Другие же женщины дают представление днём, в домашней обстановке. Это хуже.

Врач (собирая баул) . Что вы нам такое приготовили свеженького в этом году?

Антуан.Ничего. В этом году я ничего не написал. Я катался на велосипеде.

Врач.Спорт это хорошо… в разумных, конечно, в вашем возрасте, пределах, однако, не забывайте и о нас, ваших почитателях! То, что у нас почти никогда нет времени съездить в Париж, не означает, что мы не следим за вашими успехами по прессе… Видите ли, сударь мой, медицина меня полностью поглощает, но я бы мечтал быть театральным критиком… Я даже верю, что у меня есть театральная шишка! (Антуан смотрит на него, ему хочется расхохотаться.) Актёром, пожалуй, нет. У меня нет ни вида, ни вкуса к этому. Автором тоже. Я бы не был способен написать и сцены… но критиком, думаю, получилось бы. (У него вырывается ядовитый и доверительный смешок.) Мне нравится копаться в недостатках других! У вас есть минутка? Мне бы доставило удовольствие поговорить с вами. У нас в провинции представляется так мало возможностей…

Антуан (бросив взгляд на кровать) . Полагаете, что мы ей не мешаем?

Врач (равнодушно) . Да нет. Она спит.

Антуан.Вас больше не беспокоит её состояние?

Врач.Да нет же, совсем нет. (Он садится на стул.) Скажите, мон шер, этот новый театр, что вы о нём, на самом деле, думаете… как человек имеющий к нему непосредственное отношение?