Юкио Мисима - Ночь последнего обета

СТАРУХА. Да-а, глуп ты, я вижу, и совсем неискушен. Твои глаза не способны прозреть суть вещей. И что же, по–твоему, скамья оживает, пока желторотые эти щенки лапают на ней своих шлюх? Да не выдумывай. Они же совокупляются в самых обыкновенных могильных склепах. Смотри, до чего бледны их физиономии в зловещем мерцании уличных фонарей, а в глазах у этих самцов и самок застыла пустота. Разве они не похожи на трупы? И занимаясь своими шашнями, они обречены медленно гнить, мучая и терзая друг друга. (Принюхивается.) Ах, как потянуло цветами. До чего же сильно разит по ночам от этих цветочных клумб. Совсем как в могильных склепах. Твои любовнички один к одному мертвецы: их и погребли вот в этих ночных ароматах цветов… Живы–то только мы с тобой.

ПОЭТ (смеется). Ну и шуточки у вас. Почтенная госпожа уверяет, что она, мол, жива, а те, на скамейках, нет.

СТАРУХА. Вот именно. Всего лишь года одного мне не хватает до ста, а на здоровье я пока не жалуюсь.

ПОЭТ. То есть как это года не хватает до ста?

СТАРУХА (развернувшись лицом к свету). Посмотри–ка хорошенько.

ПОЭТ. Какие уродливые морщины!

Тем временем громко зевнул МУЖЧИНА, обнимавшийся с ЖЕНЩИНОЙ на самой дальней скамейке справа.

ЖЕНЩИНА. Господи, что такое? Ну и хулиганство!

МУЖЧИНА. Нам пора. Так недолго и насморк подцепить.

ЖЕНЩИНА. Вот вечно ты так. Тебе всегда на все наплевать.

МУЖЧИНА. Да нет, просто меня тут осенила идея.

ЖЕНЩИНА. Что еще там такое?

МУЖЧИНА. Да вот подумал: скорее всего, моя несушка завтра снесет яйцо. И это вдруг насмешило меня.

ЖЕНЩИНА. К чему ты об этом?

МУЖЧИНА. Да просто.

ЖЕНЩИНА. Ну нет, я‑то знаю, между нами все?

МУЖЧИНА. Эй, вон последняя машина. Слушай, давай–ка быстрей.

ЖЕНЩИНА (вскакивает со скамейки, глядя в упор на МУЖЧИНУ). Вечно у тебя кошмарные галстуки.

МУЖЧИНА все помалкивает, потом поторапливает спутницу, и они уходят.

СТАРУХА. Ну вот, наконец и эти вернулись к жизни.

ПОЭТ. Цветочный фейерверк угас, но отчего вы говорите, они вернулись к жизни?

СТАРУХА. О, я тысячу раз наблюдала лица людей, вновь пробудившихся к жизни. Поверь, я прекрасно их изучила. На этих физиономиях всегда нарисована страшная скука, а я, признаться, питаю слабость к таким вот минам… Еще много–много лет назад, когда я была юной барышней, такие вещи совершенно не трогали меня. Причем даже если кто–то отваживался приударить за мной, упоение жизнью накатывало только в одном случае, когда я напрочь забывала о себе. Потом, конечно, я поняла, что всего лишь–навсего заблуждалась. Но раз жизнь волнует и восхищает тебя… да при этом крошечный бутон розы нежданно–негаданно стал размером с луну, норовя вот–вот просадить кровлю над домом…. И вдруг почудилось, будто впорхнувшие в комнату голуби заворковали влюбленными голосами… А все–все на этом свете радуются тебе от чистого сердца, неприменно стараясь при этом заверить тебя в своем почтении… Ну а вещи, задевавшиеся куда–то лет эдак сто назад, ни с того ни с сего вдруг отыскиваются в платяном шкафу… Да буквально каждая–пре–каждая девушка неожиданно принимает лик королевы… Тогда и суждено тебе наконец увидеть цветение алой розы на засохшем дереве [2] … Увы, в молодости таким вот наваждением я была одержима едва ли не каждые десять дней… Я только потом поняла, что это же неизменно наступала пора моего угасания… Ведь чем хуже вино, тем быстрей оно ударяет в голову. Опоенная такими печалями и радостями, я просто–напросто умирала», вся в слезах умиления… захлебнувшись от полноты собственных чувств… Только потом я взяла наконец за правило: навсегда завязать с такого рода питьем. Вот, пожалуй, и весь секрет моего долголетия.

ПОЭТ (иронизируя). Так в чем тогда смысл вашей жизни, о почтенная госпожа?

СТАРУХА. Смысл жизни, говоришь? А разве не в том смысл, чтобы достойно жить, раз уж ты однажды появился на свет? Ведь я совсем не лошадка, взбрыкнувшая лишь оттого, что ей захотелось овса, но… Даже лошадка скачет, повинуясь инстинкту.

ПОЭТ. Ты летишь, моя лошадка, убегая без оглядки.

СТАРУХА. И от цоканья копыт у меня в ушах звенит.

ПОЭТ. А как солнце закатилось, звон пронзительнее стал.

СТАРУХА. Нет, пожалуй, он пропал, скрывшись в сумраке ночном.

Пока они беседуют, все парочки влюбленных расходятся, покидая скамейки.

ПОЭТ. Почтенная госпожа, так позвольте узнать, кто же вы?

СТАРУХА. В старину меня звали Комати [3].

ПОЭТ. Как–как?

СТАРУХА. Все мужчины, пленявшиеся моей красотой, давно обратились в прах. Впрочем, даже если сегодня и отыщется человек, поддавшийся моим чарам, его явно ждет тот же жребий.

ПОЭТ (смеется). Ну, тогда мне точно ничего не грозит. Вам все–таки девяносто девять.

СТАРУХА. Подумать только, как тебе повезло… Но, похоже, олухи вроде тебя полагают, будто красота увядает с годами. Нет–нет, ты абсолютно не прав. Красивая женщина всегда остается красивой! Хорошо, пусть сейчас я кажусь тебе безобразной, но… Это значит всего лишь, что я одержима красотой безобразного [4]. Слишком уж многие благоговели перед чарами госпожи Комати, оттого последних лет семьдесят — восемьдесят я вполне сжилась с мыслью, до чего же красива Комати! Иначе мне было бы не слишком уютно жить в этом непрочном мире. Так что даже теперь я все еще вижу себя безумно красивой.

ПОЭТ (в сторону). Должно быть, чересчур это тяжкое бремя ощутить себя однажды красавицей. (Повернувшись к старухе.) Кажется, я вполне понимаю вас, госпожа: стоит человеку хоть раз побывать на войне, так он всю жизнь только и будет припоминать свои былые сражения. Разумеется, когда–то вы были красивой…

СТАРУХА (притопнув ногой). Что значит когда–то была? Да я и сейчас красива!

ПОЭТ. Да–да, понимаю: вы были красивой. А отчего бы вам не поведать о том, что творилось тогда — лет там восемьдесят, а то и все девяносто назад? ( Он загибает пальцы, словно что–то пересчитывая.) Расскажите, каково там жилось?

СТАРУХА. Хм, восемьдесят лет назад… Тогда мне было только двадцать, и в ту пору за мной ухаживал генерал Фукакуса из главного военного ведомства [5].

ПОЭТ. Хорошо, так сейчас получается, я и есть тот самый ваш генерал…. Как его там звали, говорите?

СТАРУХА. Полегче–ка на поворотах. Уж он–то явно тебе не чета… Так вот однажды я поклялась: если он будет навещать меня сто ночей подряд, тогда наконец я исполню самое заветное его желание. Ну и вот настал исход сотой ночи. Представь себе бал в салоне Року–мэйкан и меня, разгоряченную всеобщим весельем. Помню, я еще присела отдышаться на той скамейке, да, как раз здесь, в нашем парке.

Едва слышны звуки вальса. Они раздаются все громче и громче. Из–за распахнутого черного занавеса на заднике сцены смутно виднеются очертания танцзала в салоне Рокумэйкан, отделанного в викторианском стиле. Парк остается на авансцене. И все декорации скорее напоминают старое размытое фото той эпохи.