Александр Андреев - Белый ковчег

БОРЩЕВИК.Так теперь вы поняли?

СТАРУХА.Нет, Сашенька, я не поняла. Что льется невинная кровь, я знала. Хорошо знала. Но почему за нее наказаны все? Разве все повинны?

БОРЩЕВИК.Наказываются только повинные. Если наказаны все, то все и повинны.

СТАРУХА.И я?

БОРЩЕВИК.И вы, Вера Аркадьевна, коли уж чувствуете себя наказанной. Вы не пролили крови, но с тем, что кровь лилась, вы жили. В желании жить обвинить нельзя, но вина от обвинения не зависит. Вина – это чувство. Случаются страшные времена, когда можно только умереть, чтобы не чувствовать вины.

СТАРУХА. Какой вины?

БОРЩЕВИК.Вины молчания. Вины страха.

СТАРУХА.Но мой Вадим! Он был само бесстрашие! Он был сама искренность, сама доброта и сострадание к обездоленным и угнетенным! За что же он наказан?

БОРЩЕВИК.А он и не наказан. Он – из тех, кто выбрал смерть.

СТАРУХА.Так я и думала. Он наказал меня : бросил на долгую одинокую жизнь…

БОРЩЕВИК.Не стоит его винить, Вера Аркадьевна: он нуждался в искуплении.

СТАРУХА.В искуплении?! Вадим невинен, как ребенок! Что ему было искупать?!

БОРЩЕВИК.Я не могу говорить о чужой совести – только о своей собственной.

СТАРУХА.Да, Сашенька, конечно. Прости дуру бестактную… И спасибо тебе! Спасибо, милый!

БОРЩЕВИК.За что?

СТАРУХА.За все. За все, что о тебе знаю. За чувства добрые… что лирой пробуждал.

БОРЩЕВИК.Да, тем долго был любезен я народу, но ничто не вечно. Я потихоньку ухожу в забвение, как все человеческое. Моя совесть – не сплошь белый снег, но, в общем, мне повезло… Да, я дерзил царям и над попами хихикал – к делу и не к делу, да и безобразил всяко, чего уж там… Но никогда бы, никогда, повеса и крамольник Сашка Пушкин не обрадовался бы убиению невинных. И даже, заметьте, ради спасения всех обездоленных и угнетенных – нет, не радовался бы. Покоя вам, дорогая Вера Аркадьевна!

Фигура спрыгивает с пьедестала и исчезает в борщевике.

СТАРУХА. (Одна) Куда же ты, Сашенька?.. Куда ты?.. Ушел… Ушел.

Из кафе выходит заспанная Нина.

НИНА.Ой, да что ж вы меня не кликнули-то? Я вас ждала-ждала, да задремала. Давайте, завезу вас в помещение.

СТАРУХА.Ни в коем случае, голубушка! Ночь так тепла, а звезды так ласковы! Мне тут – чудесно: гости ко мне приходят; говорю, с кем хочу и о чем хочу.

НИНА.Как так, гости? Это – во сне, что ль?

СТАРУХА.Во сне, милая, во сне… Скажите мне, вы Пушкина читали?

НИНА.Ну как – конечно, а как же: в школе проходили.

СТАРУХА.Ах, ну да… Как это я не сообразила…

НИНА.А вы почему спросили – про Пушкина-то?

СТАРУХА.Знаете, Нина… он ведь – не просто гениальный поэт: есть и другие гениальные… Но он, Нина… он нас с вами говорить научил… и думать. И даже – стыдиться… Мы не замечаем, что говорим и думаем – хоть капельку, а как Пушкин. Нам очень, очень повезло, что именно он научил нас, потому что он – очень хороший человек. Почитайте его, ну хоть немного, пожалуйста!

НИНА.Да когда ж мне? Со смены придти, сына покормить, спать уложить, да самой на подушку упасть: разве есть мне время книжку-то открыть, что вы!

СТАРУХА.Да, ничего не вышло… Ничегошеньки!

НИНА.Это – про что это вы?

СТАРУХА.А про то, что обездоленные воспрянут и гимны запоют… Какие уж тут гимны! Книжку открыть некогда – до гимнов ли! Вот тебе и скорбный труд, и дум высокое стремленье… А жил-то как недолго! Господи, как же недолго: мальчишка совсем!..

НИНА.Не пойму я: про мужа вы своего или про Пушкина?

СТАРУХА.Я-то?.. Да, пожалуй, и про Пушкина.

НИНА.Так застрелили его, вроде?

СТАРУХА.Застрелили… А какая разница? Он сделал, что должен был, и ушел. А, может быть, понял что-то, и его отпустили. Кто-то отпускает человека из жизни, либо нет.

НИНА.Бог?

СТАРУХА.Не знаю. Может быть. Меня вот всё не отпускают. Чего я не сделала? Какой урок я еще не выучила?.. Нина, а вы могли бы убить?

НИНА.Да что вы такое говорите?!

СТАРУХА.Нет, нет, я неверно спросила. Лучше так: за что могли бы вы убить человека?

НИНА.Да не смогла бы я ни за что в жизни! Да неужели вы бы смогли?!

СТАРУХА.Я не знаю. Я не знаю, смогла бы я или нет. Но я очень хотела убить, Нина. Очень! Я и сейчас, когда думаю о тех, кто уничтожил моего Вадима, я очень хочу их убить. Я никогда их не знала. Наверное, они уже все мертвы, но я бы убила их еще раз.

НИНА.Что же вы пережили-то, господи! Да что же это жизнь делает такое, а?.. Но убить… Как же рука-то подымется? Нет, не смогла бы я. Нет!

СТАРУХА.Ну и хорошо. Отдыхайте, Нина, идите, поспите, доброй вам ночи.

НИНА.И вам. Вы уж, если что, покричите мне, я услышу. (Уходит в кафе) .

СТАРУХА.Непременно, непременно, голубушка…

(Слышится Adagio из Второго Концерта Сергея Рахманинова).

(Одна) Невинная кровь… Невинно убиенные… Сколько же вас тут спит кругом? И ты, мой Вадим – среди них, невинно убиенный… Что, если и вправду земля чувствует и помнит? Иногда мне чудится, что деревья думают , только очень медленно. Может быть, все, что растет из земли, это – ее думы? Думы земли? Леса – ее поэмы? Луга – ее песни? А борщевик – ее безумие? Мы – мелкие букашки на теле земли. С чего бы ей быть глупее нас?..

Крадучись, входит Ксюша и тихо стучит в дверь магазина.

Ох, девочка! Я – хоть слышу, хоть не слышу, а что я сделаю? Ничего. А вот если другая женщина услышит, как ты стучишься к ее мужчине?

КСЮША.А мне – по барабану.

СТАРУХА.Прекрасно! Бей в барабаны, любовь безрассудная!.. А были ведь и у меня ночи, когда я, девчонка, едва держалась, чтобы к жениху не убежать, чтобы в дверь его кулаками не замолотить со всей страсти девичьей.

КСЮША.Да вы гоните!

СТАРУХА.Да нет, правда, чего уж теперь… Тогда бы, конечно, никому не призналась, а ведь на стенку лезть хотелось: сядешь на кровати, коленки обхватишь, едва не кричишь, да мать с отцом разбудить боязно.

Дверь магазина открывается; на пороге – Бородатый. Ксюша шмыгает внутрь магазина; дверь закрывается.

Ох, девочка, девочка, что ж я матери твоей скажу?.. А что тут скажешь? Жизнь не остановить. И уж не мое это дело – точно. Долго ли этой девочке радоваться? Что ее ждет?.. Эх, Вадим, Вадим… Вадим!.. Вадим!!..

Шевелится борщевик. Из него возникает мужская фигура в гимнастерке и встает у пьедестала.

Это – ты?!

БОРЩЕВИК.Да, Вера, это – я, муж твой.