Александр Андреев - Белый ковчег

СТАРУХА.Я – не в счет.

ЮЛЬКА.Да – к сожалению. Я долго сражалась за то, чтобы вы были в счет: ваши литературные герои засели во мне крепко! Сражалась, пока не поняла, что ошибалась: те, кого я презираю, очень даже себя уважают – и как раз в точности за то, за что я их презираю. И тогда я сдалась. Этот парень прав: я удираю. И выпить я могу только за то, что вы со мной, Верушка! (Пьет) .

СТАРУХА.Бедная ты моя девочка! Ты выбрала не свой путь.

ЮЛИЯ.Вот видите! Вы считаете, что я – хорошая девочка, а мой путь годится только для плохих. Если так оно и есть на этой земле, то на что же ей, бедной, надеяться?

ФОМА.Надеяться на хороших людей надо. У нас хороших людей много.

ЮЛИЯ.Это – точно. Только делать хорошие люди ни черта не хотят. А если и хотят, то боятся. У телевизора сидят хорошие люди. Некоторые шепчутся.

СТАРУХА.Не знаю, Юлька… Я не знаю… Мне очень тебя жалко, правда!.. А ведь было у тебя что-то другое, было, я же помню! Тот твой давнишний друг, Иван: ты была тогда так влюблена, что даже начала писать стихи.

ЮЛИЯ.Иван пропал тридцать лет назад. Исчез без следа. А вы его помните?

СТАРУХА.Как же, удивил он меня: двадцать пять всего, мальчишка еще, а о смерти толкует – да так, словно лучше ее и нет ничего.

ЮЛИЯ.Как странно, Верушка, что вы сегодня вспомнили об Иване! Как это странно!

СТАРУХА.Почему же странно?

ЮЛИЯ.Потому, что полчаса назад мне померещилось, что я его вижу – вот здесь.

СТАРУХА.Померещилось?

ЮЛИЯ.Здесь был какой-то человек с велосипедом – вылитый Иван.

СТАРУХА.И это не мог быть он?

ЮЛИЯ.Не мог. Никак не мог. Иван на пять лет меня старше. Мне – пятьдесят, а этому велосипедисту – не больше двадцати пяти. Но он – точно такой, каким я помню Ивана.

Из магазина выходит Нина.

НИНА.Вам нужно еще что-нибудь? Может, соляночки погрею?

СТАРУХА. (Нине) Как чувствует себя ваш друг?

НИНА. (Смутившись) Да что вы, какой друг…

СТАРУХА.Вы о нем заботитесь.

НИНА.Да я обо всех заботливая… А он вот просил передать, что извиняется.

ЮЛИЯ.Ну и ладно, только б не приходил больше. А вы садитесь с нами. Как вас зовут?

НИНА.Меня Ниной зовут. А вы, правда – наша хозяйка? Всей Юлнефти хозяйка?

ЮЛИЯ.Юлнефти я, правда – хозяйка, но не вам, Нина. Человек человеку – не хозяин.

НИНА.Ну, не знаю… Если хозяин хороший, так и хорошо человеку при таком хозяине.

ЮЛИЯ.Вот-вот… Господи, как же это по-нашему – мечтать о хорошем хозяине!

НИНА.Разве плохо?

ЮЛИЯ.Плохо, Нина, плохо. Кто сам себе – не хозяин, тому нужен плохой хозяин. Необходим! Так оно и выходит, и все – правильно.

НИНА.Не пойму, обижаете вы меня, что ли?

СТАРУХА.Нет, голубушка, нет! Переживает она за вас, горюет, не видите разве?

НИНА. (Юлии) Что ж вам горевать обо мне? Я – человек маленький. Для вас – пылинка.

ЮЛИЯ. (С горечью) Эх, Нина, Нина… Вот вам, Фома Еремеич, вопрос. Перед вами хороший человек – Нина. Думаю, она – очень хороший, добрый человек, каких у нас много, как вы говорите. И вы, конечно, правы. Вы говорите, что надеяться нужно на хороших людей. Боюсь, и тут вы правы. Но скажите мне, Фома Еремеич, что могут хорошие люди, мечтающие о хорошем хозяине?

ФОМА.Такие, как она – соль земли. На таких людях земля держится.

ЮЛИЯ. Еле держится, Фома Еремеич! Еле держится! Уже вон зарастает вся борщевиком!

ДАНА.Юлия, только один Бог может знать, как будет земля держаться. Это – Его воля всегда. Даже моя сгорелая земля зацветет, если Бог захочет. Если я хочу, я могу местить за мою землю, но я не могу держать ее. Ты держишь только себя, если можешь.

ЮЛИЯ.Похоже, что так, Дана. И раз уж Богу плевать на эту землю, буду держать себя .

СТАРУХА.Так! Ну вот что! Сегодня – мой день рожденья, и разговор ваш заунывный я прекращаю. Ничегошеньки мы угадать наперед не можем, хоть лоб расшиби. Вот послушайте, что я вам сейчас прочту. (Открывает сумочку, достает очки и конверт) . Никогда этого никому не читала, а сегодня хочу прочесть. Это – письмо Вадима, моего покойного мужа. Написал он его мне перед самой нашей свадьбой. Вам и не снилось, какими тогда мы были горячими! Как мы верили, что устроим новую прекрасную жизнь! Верили, что не будет никаких хозяев, что каждый будет хозяином, и все вместе будут хозяевами. Вот, слушайте. «Верочка моя, любовь моя и надежда! Мы переживаем великое время: зарю новой, ослепительной жизни. Корабль истории разворачивается к миру лазоревому, миру счастия всех людей. Вековая мечта прорвала плотину рабства и неудержимым потоком несет нас к весне всечеловеческой любви – к коммунизму! И моя любовь к тебе, вливаясь в этот поток, ускоряет его бег страстным биением моего сердца. Чем же мне подарить тебя, моя дорогая? Как мне увековечить миг нашей полной близости? Будь я поэт, я подарил бы тебе поэму, трепещущую неведомым восторгом души. Но я – общественный деятель, я – оратор, я – рупор новых, ликующих идей, что парят в небе орлами. И мой дар тебе – моя клятва борца. И, хотя я – не поэт, но клятву эту я, как смог, облек для тебя в стихи:

Из магазина выбегает Бородатый с топором и бросается к борщевику. Ксюша вскакивает.

БОРОДАТЫЙ. (Борщевику) Опять ты!.. Изрублю в куски, гад!!

НИНА.Да что с тобой такое?!

БОРОДАТЫЙ. (Оборачиваясь) Нина, здесь кто-то прячется и орет… про орла какого-то…

СТАРУХА.Да что вы, голубчик! Я письмо читаю от мужа моего покойного, и он, правда, про орла пишет, но в переносном смысле. Что ж вы так переполошились? На вас лица нет!

БОРОДАТЫЙ. (Опуская топор) Извините, что помешал вашему чтению… Задремал я, привиделось что-то… (Уходит в магазин) .

КСЮША.Я тащусь! (Садится, уткнувшись в планшетку).

СТАРУХА.Я продолжу. Осталось чуть-чуть. «Вера, этими неумелыми стихами я клянусь тебе, что мое слово – убежденное, страстное – не даст спокойно спать тем, кто еще цепляется за старое. А вместе мы, слившись нашими молодыми сердцами, зажжем светильник небывалой силы и чистоты и отдадим яркий свет нашей любви коммунистическому движению, чтобы усилить его порыв. И мы будем вознаграждены: обездоленные, измученные, сирые люди расцветут чудесными улыбками и запоют гимны восходящей заре социальной справедливости. Так пойдем же, рука об руку, вперед – к победе над мировой буржуазией! И пусть курится фимиам нашей любви на жертвеннике свободы! Твой Вадик».