Андрей Гоман - Мгновение

Вот в таком городе я и родился. Мой отец был таким же работягой, он был обычным автомехаником и отдал всю свою жизнь этому заводу. Он был суровый и прямолинейный, он всегда говорил то, что думал, за что, бывало, страдал. Он любил выпить, но никогда не напивался до горячки. Он любил свой город и свою страну и всегда считал, что на благо родины почетно страдать. К сожалению, мои отношения с отцом были не такими близкими. Отец относился ко мне не сказать, что с неприязнью, но точно не с теплыми чувствами. Я никогда не понимал, отчего было так, возможно, это связано с тем, что его отношения с дедушкой были ужасными. Отец ненавидел дедушку всеми частями своего тела, каждым кусочком души, дедушка, в свою очередь, ненавидел отца, в такой обстановке отец и вырос. Дедушка умер, когда мне было ровно пять лет, и мы даже не поехали на похороны. Некоторым просто не дано быть родителями, вот про моего отца можно было сказать именно так. Отец всегда полагал, что моя обязанность быть рядом с ним, делать для него всё, что он попросит, у него было, скорее, потребительское отношение ко мне. Я уловил его подход с раннего детства и никогда не пытался этого изменить. Но он всё равно был мои отцом, и я любил его, и, когда он действительно нуждался во мне, я был рядом, даже если он это не ценил. Моя мать, напротив, проводила со мной всё свое время, мне кажется, что я повзрослел очень рано и был вполне самостоятельный, мне было жаль, что мама тратила всё свое время на меня, и я всячески старался исправить это, и, когда я говорил ей об этом, она только улыбалась. Мама была очень образованной, у нее было высшее социологическое образование, она была стройной шатенкой, с чудесными голубыми глазами. В отличие от моего отца, который рос в семье обычных трудяг, мама росла в семье интеллигенции, предки мамы были англичане-аристократы, приехавшие с миссионерской целью. Но, знаете, это были не те аристократы, при виде которых человек плевался, они были действительно отличными людьми и сделали многое для Тониса. Они несли образование и культуру в массы, всячески пытались развивать общество, и не их вина, что люди предпочли залезть обратно на деревья. Мама получила великолепное образование, она обладала манерами и статью, глядя на нее, можно с уверенностью сказать: в этом человеке есть благородство. Родители были не в восторге от выбора мамы, однако не стали противиться выбору дочери. На самом деле это обычная деревенская история, когда девушка-аристократка (по происхождению и уму) выбирает незаурядного и малоообразованного парня. Так что по маминой линии я англичанин-аристократ, и, признаться честно, некоторые специфические черты мне передались: умение держать себя, педантичность, стать.

Мама обладала поистине удивительным остроумием, чудесной памятью. Я до сих пор удивляюсь, как же она со своим багажом знаний не получила большой пост. Хотя ответ всё же был очевиден, главным фактором был отец. Когда жена умнее мужа и он это прекрасно понимает, он всячески пытается ее подавить. Морально и порой физически. В нашей семье не было рукоприкладства, не было, потому что мама была очень умной и прекрасно знала, как не допустить этого. Она сознательно была пассивной на госслужбе, она не демонстрировала свои знания и умения, чтобы не злить отца. Это глупо, это большое преступление по отношению к своему таланту и уму, но это цена моего детства, чтобы я не рос без отца или не был свидетелем постоянных издевательств. Мама с достоинством терпела частые упреки отца, его насмешки на почве ее образованности и происхождения, мне было искренне больно за нее, но я всегда боялся вступиться, мне стыдно, но в эти моменты я боялся отца.

Я перенял некоторые качества от своих родителей. От отца упрямство, от мамы любовь к рассудительству и учебе. До шести лет я ходил в детский сад, как и все малыши. Детский сад был обычным, обучение было стандартным. С детства нам прививали любовь к родине, к религии. Каждый вторник мы всей группой под руководством воспитательницы ходили в церковь Тен. В нашей стране только две официальные религии – это Тен и это Вей. По своей сути они абсолютно одинаковые. И Тен, и Вей придерживаются монотеизма. И у Тен, и у Вей есть ад и рай. И Тен, и Вей обладают сакральными книгами. Разница лишь в обрядах и в том, как именуется Бог. Их сущность заключается в фатализме, в том, что наши судьбы уже предопределены, нам же лишь остается следовать уже определенным истинам. Были две простые истины – чтить Закон Божий и закон права. Казалось бы, это вполне неплохая структура, но, как и всегда, страдало исполнение. Жажда права выбора или мысли о нем, считались девиантными: есть определенный алгоритм жизни, начертанный Богом и государством, и человек должен ему следовать, иначе позор, общественное порицание и муки ада. Но, как я уже упомянул, это вполне неплохая структура, но, как это часто бывает в моем народе, нас подводит исполнение. Есть закон, как Божий, так и права, человек обязан его исполнять. Обычные, прописные заповеди, такие как не укради, не убей, веди себя подобающим образом, – всё, что дисциплинирует человека. Законы Божьи и законы права говорят человеку, что хорошо, что плохо. Однако есть большой соблазн внести в этот список, скажем так, что выгодно тебе лично. К примеру, митинг расценивается как проявление неуважения к государству или церкви, как предательство веры и родины, за что ты обречен на ад или на «справедливую в моральном и правовом смысле» кару суда. Критика, как государства или действия церкви, подчеркиваю церкви, а не устоев веры, означает лишь нарушение псевдозаповедей, а не нормальные конструктивные отношения между обществом и институтами государства и церкви. Фатализм проник в самую сущность человека, в его принципы мышления. Фатализм пытается умертвить всякую веру человека в то, что он способен жить, как ему хочется, делать выбор исходя из своего личного убеждения. Церковь и государство давно уже договорились, одни правят душой, другие разумом. Разделяй и властвуй, помните.

До определенного момента я с интересом относился к религии. Я с удовольствием ходил в церковь, с интересом слушал пастора. У нас был хороший служитель церкви, его звали Яков. Ему было, наверное, лет семьдесят, но он не производил впечатление дряхлого и ворчливого старика, скорее, наоборот, он был всегда бодрым и веселым, занимался спортом, много времени проводил в библиотеке. И, в отличие от остальных взрослых, он никогда не навязывал нам религию. Да, он был пастор, и его обязанность была добиться нашего послушания и благосклонности к Тен, но он никогда не делал этого через кнут. Его проповеди были ненавязчивыми, в беседе он был учтив и всегда с юмором что-то рассказывал. Я помню, когда мне было четыре года, в садике, когда я обувался, меня случайно толкнул один мальчик и я со всей злости сказал ему, что он дурак. Мальчик заплакал, и я испугался, напуганный рассказами взрослых об аде, я подумал, что попаду туда за это слово. Я никому из взрослых не рассказал об этом случае. Никому, кроме пастора Якова. Я помню его улыбку так, словно это было вчера, он улыбнулся и сказал мне: