Татьяна Доброхотова - Такая карма

Ну что ж, так дальше мы и жили: папа занимался своей работой, мама торговала безделушками и воспитывала Манишу, а я ходил в школу, рос и искренне наслаждался всем вокруг. Но всему в этой жизни рано или поздно наступает предел, а когда тебе хорошо, лучше, конечно, чтобы попозже.

Наступил тысяча девятьсот семьдесят третий год, я учился в выпускном классе, и мои родители начали поговаривать о том, что мне пора собираться к деду, домой. Дед поможет мне поступить в МГИМО или МГУ, откуда я выйду с отличным дипломом, и, возможно, продолжу то, что не удалось моему отчиму. Какая отвратительная привычка – сваливать на детей то, что не смог совершить сам и ожидать, что они будут от этого счастливы. Мне вовсе не хотелось ничего такого. Я нормально учился и мечтал о Делийском университете. Но родители даже выслушать меня не захотели. Им казалось, что нужно устроить все как можно лучше. Подогревал их, конечно, и дед, который всех нас любил и скучал, не мог дождаться, когда я приеду, считал дни.

Имелось тут, правда, еще одно обстоятельство. Выросшие дети дипломатических работников обязательно должны были возвращаться домой, отрываться от родителей. Это было непреложное правило, даже закон, с отчасти политической окраской – такая демонстрация лояльности и преданности далекой родине. И никого не волновало, что разбивались семьи. Либо отправляй детей домой, к кому хочешь, или возвращайтесь все вместе и сидите вокруг подросшего чада без дальнейших перспектив, потому что личные интересы предпочли государственным. Конечно, кое-кто нарушал и эту установку, я сам знал даже двадцатипятилетних оболтусов, которые все еще, якобы, продолжали учиться в Дели. Но мой отчим – он не хотел рисковать. Вернее, не в его, уже однажды подорванном положении, было решаться на такое, по тем временам серьезное, нарушение. Конечно, ведь он отвечал еще за мою мать и Манишу, да и все мы знали, что дед для меня костьми ляжет, только чтобы все было лучше всех. Но мне было семнадцать, я страшился незнакомой обстановки, да и просто не хотел никуда уезжать. Мне кажется, к тому времени я уже стал и чувствовал себя больше индусом, чем русским, тем более, советским гражданином. СССР – для меня это просто было слово, понятие, огромная страна на холодном севере, где все время происходят какие-то события, о которых пишут в газетах. А еще, не забывайте, в Индии всегда чувствовалось английское влияние, и я с самого детства читал о своей далекой родине весьма неприятные вещи, перепечатанные из западной прессы.

И что мне было делать? Я решительно не знал. И как это часто бывает у подростков – стал грубым, упрямым, раздражительным, стараясь настоять на своем. Родители просто не узнавали меня. И наступил такой день, в феврале, до окончания школы уже оставалось всего три месяца, когда я громко объявил, что никуда не поеду. А если меня отправят силой – сам схожу дома куда надо и расскажу о мамином бизнесе. И тут отчим ударил меня, впервые за то время, что я помню. Не очень больно, я уже тогда был намного выше и крупней его, скорей обидно. Тогда я уже несколько лет знал, что он не родной отец, но очень уважал за любовь и дружеское участие к себе. Но такого не был намерен терпеть. Сейчас я, конечно, понимаю, как трудно было тогда родителям, они тоже не хотели расставаться и мучились вместе со мной. Отчим просто не знал, что делать, чтобы оставить все по-старому. А я грубил. А он терпел. А потом не выдержал – сорвался.

Мама расплакалась, за ней заревела маленькая сестренка, отчим тоже был на пределе. Они заперли меня в нашем доме подумать обо всем и отправились втроем на прогулку, проветриться. Дома никого не осталось. Я быстро собрал себе легкий рюкзак с самым необходимым и открыл сейф в родительской спальни. Где лежит ключ от него, я знал, у нас в семье никто ничего не скрывал. Поколебавшись, забрал на пятьсот долларов рупий. Потом через окно чердака выбрался на крышу и спустился вниз по шаткой водосточной трубе. Если бы я тогда знал, что никогда в жизни больше не увижу родителей, конечно бы остался. Но никому не дано заранее предвидеть свой путь, или свернуть в сторону, особенно, если он уже предопределен.

Несколько часов я просто бродил по городу, даже не слишком обращая внимания где, занятый своими печальными мыслями. Начало темнеть, я все-таки осмотрелся вокруг, и обнаружил себя на Пахар Гандж Мейн Базаре – самой странной и страшной улице в Дели. Здесь, за рядами крошечных лавок и магазинчиков, размещаются самые дешевые в столице отели, даже не гестхаузы, а просто крошечные клетушки, которые каждый может снять от одного доллара за ночь и выше. И живет здесь потому, кроме самых нищих индусов, всякий сброд со всех концов света, прибывший в Дели за впечатлениями и дешевой наркотой. Родители никогда не разрешали мне здесь появляться, и это был, наверное, первый случай, когда я зашел так далеко вглубь сюда, да еще в одиночестве.

Я огляделся по сторонам. Вокруг был рынок, шумно и многолюдно, суетливо, отвратительно воняло от куч отбросов под ногами. Бесцеремонные торговцы хватали за одежду, надеясь затащить к себе в магазины. Со всех сторон тянулись за милостыней уличные попрошайки, некоторые безобразно искалеченные, другие больные проказой. К моей ноге уже прицепился какой-то малыш, монотонно повторял: «Нет папа, нет мама, одну рупию, мистер». Это, наверное, его единственные и первые слова, что он недавно научился говорить. Конечно, неприятно, как-то здесь всего этого много, но, в целом – привычно. Я давно уже навидался подобных картин и в других районах. Главное – чтобы тебя не обчистили, но деньги и документы я надежно спрятал в пояс под одеждой. Такими поясами здесь пользовались почти все – единственная возможность что-то наверняка сохранить.

Пока я гулял по улицам – немного успокоился. И теперь прикидывал, как лучше сделать – вернуться домой сейчас, чтобы продолжить разборки с родителями в надежде все-таки настоять на своем, или пропасть на несколько дней, сняв номер где-нибудь в гостинице, чтобы они стали посговорчивей. Конечно, я не буду жить здесь, отправлюсь где почище. Я уже начал озираться в поисках моторикши, чтобы в кабине спокойно решить, куда мне направиться, когда мое внимание привлекла интересная картинка. В тесном переулочке между домами была припаркована смешная машина: неопределимой уже марки, вся ржавая, исходного цвета тоже невозможно было понять, она вся была разрисована забавными картинками: улыбающиеся рожицы, солнышко, цветочки, домики, человечки. На капоте, торчащем на улицу, восседал молодой человек приковывающей взгляд внешности. Он явно не был индусом, европеец, с длинными, заплетенными в мелкие косички волосами, схваченными на лбу кожаным раскрашенным ремешком. Черная рубашка была расстегнута, обнажая грудь, украшенную татуировками и длинными бусами, спускавшимися до самой массивной пряжки ремня, поддерживающего тесные черные брюки, расклешенные книзу. Ступни были засунуты в кожаные шлепанцы, как носят индусы. В руках у чувака была гитара, а под бампером валялась черная кепка для сбора пожертвований. Но не он сам поразил меня больше всего, а то, как пела его гитара.