Дживан Аристакесян - В аду места не было

Он дал мне сена и проводил. Погладил, чтобы я не плакал – он знал, что я очень испуган. Дошёл я до места бледный, без кровинки в лице. Зия заметил это. Я всё ему рассказал, заикаясь. Он обиделся на отца.

На следующий день дошли мы до многорукой (разветвленной) реки Чорох. На песочном дне этой обитой зелёными берегами реки я заметил бобров. Никто не тревожил устоев их бытия, и поэтому они с удивлением смотрели на нас, не прячась. Я кидал в них камнями, чтобы попрятались.

Доходили слухи, что русские приближаются. Когда они дойдут до нас, вы сможете нас уберечь, правда, Халил? – по секрету шутили со мной две сестры. – Ты красивый мальчик, – слегка приблизившись ко мне, забавы ради повторяли они.

«Неужели это возможно?», – думаю я, и, смеясь про себя, бегу собирать животных. Наш караван, возглавляемый Али Османом, обосновалась на берегу реки. Ночевали мы под открытым небом, они – под прикрытием телег, я – вместе с животными. До того дня не знал я, что стало с Торгомом и Мадатом, почему их не видно. В тот день, как и во все другие, я заснул среди волов. Было уже довольно поздно, когда Исмаил разбудил меня. Поручил мне увести волов на пастбище, до рассвета. Шагая позади волов, я увидел также Торгома и Мадата. Заспанные, мы повели волов втроём на пастбище. Торгом потихоньку гнал волов всё дальше и дальше. Я и Мадат решили прилечь поспать – когда позовут, тогда и пойдём. Вдруг Торгом тихим голосом произнёс: «Дживан, Мадат, слушайте меня. Я должен бежать, русские уже должны быть возле нашей деревни. Вы не можете бежать – на дороге полно аскяров, поймают, прирежут. Вы придёте вместе с Цатуром. Он здесь, похитит вас, приведёт».

Сказал и сразу побежал. Мы, плача, побежали за ним. Уже светало. Он начал гнать нас, кидаясь камнями, и слёзно просить:

– Не бегите за мной, я вернусь вместе с русскими, приду и найду вас. Вместе нас заметят, поймают, убьют.

Мы плакали и бежали за ним. Ничего не хотели слышать и понимать. Он больше не остановился, ускользнул, ушел. Мы ещё долго бежали, пока я не потерял в плаче сознание и не упал на землю, заснув. Вдруг слышу:

– Вставай, вставай, – в ужасе открываю глаза и вижу: передо мной дедушка Исмаил.

– Не бойся, – говорит, – я ничего тебе не сделаю. Они плохие мальчики, а ты умница, их поймают, зарежут.

– Вставай, пойдём, ты наш добрый мальчик, Халил, не убегай, пропадёшь. Вставай, пойдем.

Он увещевал меня, утешал. Понимал ли он, что я не слушал его слов, а только плакал? Зачем я остался, тогда как Мадат ушёл? Он бежал впереди меня, ревя под камнепадом Торгома, не останавливался.

Мы вернулись к животным, запрягли волов и пустились в путь. К каравану добрались к полудню. Я повёл волов на ближайшее пастбище. Я долго продержал волов на выгоне – другие уже запрягали, а я всё пас. Мои переживания достигли высшей степени. «Где Цатур, как мне его найти? Нет, надо бежать! Куда я иду с этими чужаками? Сейчас же и убегу, но куда?» Огляделся: залезу-ка под этот куст. Отгоняю волов, чтобы шли по следам других животных «Пусть они уйдут, пропадут. Русские пришли, наши сейчас в деревне свободны, убегу, убегу!» Все это морем колышется в моей душе. Я даже решаю окончательно, как залезу в заросли, где спрячусь.

«Но, но!» – я начал швырять камнями в волов, чтоб они отошли. Они без меня и шагу не ступали. Я отошёл, чтобы спрятаться, но мои волы шли за мной и смотрели мне в глаза. Я заколебался – они же могут выдать моё место.

Что мне делать, где Цатур? Нет, так не пойдет, поймут, что убегаю, что сделают – неизвестно. Бегу к волам. Снова сомневаюсь: «Бежать надо, куда я иду?.. Нет, не получится». Неопределенность велика, затеянное мною дело превыше моих сил. Одолеваемый сомнениями, шёл я вперед, как вдруг понял, что уже приближаюсь к телегам. Я опоздал. Другие уже ушли, остались только Исмаил с семьей. Ждали меня. Увидели, что возвращаюсь – стали со спокойным сердцем запрягать волов.

Мы всё время идем. Дни превращаются в недели. Цатура нет и нет, потом я узнал, что он тоже бежал. Отовсюду доходили слухи, что русские уже близко, что они всё ещё следуют за нами. Помню переполох в деревнях, решивших отправиться с нами в путь: им предстояло оставить все награбленное. Они резали скотину, ломали деревья.

– Эта земля не была нашей и нашей не станет, – говорили они и ворчали в адрес Османа: Бизым эвелымз дэ Шам, ахретемз Шам 14 14 «Эта родина не наша, и нашей не станет, наше начало и наш конец – в Шаме (в земле предков – Дамаске)». .

«Нам не достанется, пусть и гяуру не достанется…» Было лучшее время для фруктов, и меня отправляли их собирать.

Я шёл, играя, за телегами, погоняя волов. Вешал на плечо дубину и представлял себе, что это – ружье, это – моя мать, это – Торгом, это – Мадат, это – мой дядя, брат отца… Так и шёл я, играя, вспоминая наших и нашу деревню. Я пел про себя, чтобы вдруг не забыть, что я армянин, не забыть свое имя… Чтобы помнить. Но я шёл с ними, шёл к Шаму.

Как-то раз на склоне какой-то горы я пас волов. И вдруг вижу – рядом со мной Манук, снял с себя тряпьё, греет спину под солнцем. Чешется и никак не успокоится. Он протянул мне чистый клинок, указал на свою спину и попросил: «Дживаник, вынь осторожно заметные кусочки костей…». Его спина была похожа на сеть. Снял, сколько смог. Он всё время говорил: «Ой, болит, чешется, посмотри, нет ли там червей? Солнце полезно, согревает и помогает выздоровлению».

Я не узнал, в чьём доме он пребывает, как нашёл меня. Через пару дней мы снова встретились. Я его чистил. Мы беседовали. От него я узнал, что Цатур бежал.

«После него должен был уйти я, а тебя – забрать с собой, – сказал он и виноватым голосом добавил – не смог».

После этого я Манука больше не видел.

Произошло нечто странное: среди каравана прошёл слух, что русские преграждают нам путь. Все стали волноваться. Это оказалось ложью, но мы услышали возгласы:

– Аэроплан! Аэроплан!

– Отойдите от повозок, отойдите от повозок, – объясняли нам, крича, беженцы, разбросанные вдоль дороги.

– Они не Аламанские, а Инглизские, или Московские. Стреляют, бомбы кидают.

Те, у кого были ружья, стали стрелять в воздух. Планер не приблизился к каравану, скрылся за горами.

Караваны часто смешивались, разделялись, росли, и снова редели. Постепенно разными путями углублялись они внутрь Анатолии. Я совершенно ничем не интересовался, мой ум был занят воспоминаниями, витал в нашей деревне.

Мы разбили лагерь в местности сухой и жаркой. Сказали, что наверху есть какое-то озеро, вокруг которого полно грязи, в которой водятся пиявки. Их собирали и приносили для лечения недугов тела. Им давали высосать грязную кровь и выбрасывали прочь. Некоторое время пребывали мы в этой засушливой местности. Было решено идти в сторону Альбистана. В этом промежутке мы достигли плоскогорья, возле края которого был особым способом укреплен огромный кусок скалы. Все подходили, трогали, высказывали предположения: