Константин Симонов - Четвертый

Она.Это напечатано в газетах. Что ты и другие корреспонденты летят на сессию НАТО.

Он.Я и другие. Но почему он явился именно ко мне? В конце концов, он даже не имеет оснований доверять мне.

Она.Я тоже не имею оснований доверять тебе. Но, может, это нужно, чтобы человек доверял человеку? Хотя бы иногда, (Внимательно взглянув на Него.) Ты, кажется, выпил?

Он.Да, чтобы успокоиться. Он сказал мне… (Останавливается, словно вдруг не решаясь сказать ей то, что собирался.)

Она (заметив это). Может, ты все-таки уйдешь?

Он.Он сказал мне, что послезавтра над Россией пройдет еще один наш самолет, и если русские… В общем, страшно даже подумать. Он сказал, чтобы я, прилетев в Париж, сообщил об этом в газеты, ссылаясь на достоверный источник. Хорошо, я сошлюсь… я сошлюсь прямо на него, будь он проклят! Пусть пропадает вместе со мной!

Она.Я знаю его?

Он. Нет. Когда мы жили с тобой, он вообще исчезал в каких-то секретных местах. Ты только слышала о нем от меня. Это Тедди Франк.

Она (поражена). Но ведь он много лет только и делал…

Он. Да! А теперь он говорит мне, что не хочет новой войны и ради этого готов на все! (Неожиданно.) А вдруг они провоцируют меня?

Она.Зачем? Разве ты не заслужил их доверия? Разве ты не сделал для этого все, что мог? Даже бросил одну и женился на другой? Прости, что мне пришлось вспомнить о ней. (После паузы.) Значит, тебе надо лететь в Европу, и там…

Он.Не знаю! В конце концов, я не обязан. Пусть разбираются сами…

Она.А война?

Он.Перед той войной тоже многие не хотели, чтобы она была, и все-таки она была.

Она.Ты решил промолчать и ищешь себе оправданий?

Он (после молчания). Я не знаю, полетит он или не полетит, увидят его или не увидят, собьют или не собьют. Я не знаю, что будет после этого. Но я твердо знаю одно: если я заикнусь об этом – для меня все будет кончено.

Она.Что – все? Жизнь, к которой ты привык.

Он.И которая мне не так-то просто далась. Ты знаешь это лучше всех.

Она.Я предпочла бы этого не знать.

Он.Мало ли что бы мы предпочли! Рисковать абсолютно всем! Какого черта он пришел именно ко мне?

Она.А разве он не рискует?

Он.Наверно.

Она.Так почему же он все-таки сказал тебе это?

Он.Не знаю.

Она.Может быть, в твоем и в его прошлом было что-то такое, о чем ты не говорил мне, даже когда говорил все?

Он.Я и сейчас говорю тебе все.

Она.Вспомни!

Он. Нет. Просто вместе сидели, а потом вместе бежали, ты знаешь, как…

Она.Это я знаю.

Он.Почему ты так сказала об этом?

Она.Как?

Он.У тебя такие глаза, словно ты упрекаешь меня, что Дик погиб, а я бежал и остался жив. Почему?

Она.Я не упрекаю. Я просто помню, что Дик и те двое других умерли, а вы спаслись.

Он.Дик и те двое сами выбрали это.

Она.Да, конечно, это не делается по приказу.

Он.Я тоже был готов тогда пойти с ними четвертым.

Она.Ты говорил мне об этом.

Он.И ты верила мне. Я знаю, верила!

Она.Когда-то верила. А сейчас нет.

Он.Почему?

Она.Когда человек так долго живет для себя, перестаешь верить, что он был готов умереть за других.

Он.И все-таки это было именно так!

Она.Не верю. Ты по-другому бы жил. И не спрашивал бы меня сейчас, как тебе поступить. Ты бы сам знал это.

Он.А я вот не знаю! Почему ты – как с ножом к горлу, чтобы я сказал: да, да, да… Почему я, в конце концов, не могу просто посидеть и помолчать здесь, хотя бы до самого отлета, раз уж ты пустила меня к себе!

Она.Я ничего от тебя не требую. Сиди и молчи. Ты даже не спросил – удобно ли мне, что ты будешь сидеть у меня до ночи?

Он. А что, у тебя кто-то появился?

Она.Я пробовала, но у меня это плохо выходит.

Он.Что?

Она. Не любить человека и все-таки жить с ним.

Он.А сейчас?

Она.Нет. Хотя я была бы рада сказать тебе: да!

Он.Я не позвонил, потому что ты не разрешила бы мне прийти.

Она.Наверное. Ты только пил и ничего не ел, да?

Он. Да.

Она.Я пойду что-нибудь приготовлю тебе. Сиди, отдыхай. (Идет, останавливается, смотрит на него.) В сущности, это даже храбро, что ты пришел ко мне без звонка … (Выходит.)

Он.Храбрость! Что такое храбрость! Бежать из плена – это тоже что-нибудь да значит! Конечно, Дик и те двое настояли тогда на своем. Они взяли на себя больше, чем я, и поэтому погибли. Но чтобы они сказали сейчас, на моем месте? Она, конечно, считает, что Дик сделал бы это, не раздумывая. Если бы он остался таким, каким был! А я, прожив ту жизнь, что я прожил, уже ни за кого не ручаюсь. Может быть, и Дик, и те двое плюнули бы на все это и сказали: с нас хватит! Пусть все идет, как идет, без нас! Пусть катится в тартарары! Может быть, они как раз так и поглядели бы на это дело? (Закрывает глаза, задумывается.)

Из-за кулис на пустое пространство сцены, очень обыденно, выходят трое людей. Они еще молоды – им лет по двадцать пять, по тридцать. Все трое одеты в потрепанную, обносившуюся военную форму. Они проходят через пустое пространство сцены и останавливаются на границе комнаты. Оглядывают комнату.

Штурман.Разве это он?

Второй пилот.Если это он, то он здорово постарел. Даже странно себе представить, что мы тоже могли бы так постареть!

Дик.Ничего, нам это уже не грозит, так что не расстраивайся. (Громче, чем все, что говорилось до этого.) Слушай, по-моему, ты звал нас?

Он (открывая глаза и глядя на вошедших). Да, Дик, я звал вас.

Дик.Если мы не ослышались, ты позвал нас рассудить тебя с твоей совестью.

Он.Да. Не совсем так, но…

Второй пилот.А мы так и поняли, что у тебя есть и «да» и «но».

Дик.Нам странно, что ты постарел, а тебе, наверно, странно, что мы остались такими, как были? Когда мы снялись в Лондоне перед последним полетом, штурман на карточке выглядел старше нас всех, а мы трое сияли, как три новеньких шиллинга. Никогда б не подумал… Да будь ты тогда таким, как сейчас, тебя просто не взяли бы летать по возрасту!

Второй пилот.И у нас, к нашему счастью, был бы другой радист, не кончавший университетов, но зато знающий свое дело.

Штурман (Ему). Не обращай внимания! У вторых пилотов всегда дрянные характеры.

Второй пилот.Почему?