Руслан Нурушев - Альбатрос над Фисоном. Роман

Миса вспыхнула.

– Господин Эмердис! Вам не кажется, что вы слишком много говорите? И произносите массу совершенно ненужных, излишних слов!

Эмердис смешался и сконфуженно сдернул с головы панаму.

– Виноват, госпожа Арпак, виноват, больше не повторится! Больше ни одного лишнего слова! – прижав панаму к груди, он попятился. – Виноват, но теперь я – могила! – и уже в дверях, вновь нахлобучив панаму, как ни в чем не бывало поинтересовался. – Ну так что, я зайду к девяти?

– Ты уверен, что на него можно положиться? – спросила Миса, когда за Эмердисом закрылась дверь.

Г-н Арпак пожал плечами.

– Он, конечно, болтлив немного, но человек верный. Его же проверяли товарищи наши, когда связь со здешними налаживали. А поболтать он всегда любил, это я знаю, я же рассказывал, что курс один вместе отучились – по программе обмена. Сочувствует он нам давно, в этом могу заверить лично, в кругах наших еще с тех лет вращаться начал, так что стаж у него большой. Да и здесь потом, по отзывам наших, показал себя очень неплохо. Сам, без поддержки, Ассоциацию эту создал, и многих под ее крышей собрал, декана вон даже истфака завлек. Сегодня, кстати, посмотрим, что это за кадр. Так что, по-моему, зря беспокоишься. Он не без недостатков, конечно, но политически ориентирован верно и пользу принести может. К тому же не забывай, мы и так не собираемся вводить его в курс дела, об этом и речи быть не может. Для него мы здесь только пропагандисты, послы-советники, как лучше эрдекское движение организовать. Он ведь свою Ассоциацию ячейкой нашей РДП считает, и пусть считает – на здоровье! – разубеждать не надо. Всё, что хотели получить от него, – чтоб приглашение пробил для въезда легального и с жильем вопрос решил, – всё получили: въехали как законопослушные, крыша над головой, вот она, нате, на сочувствующих через него выйти можно, связи его задействуем. Так что человек он небесполезный. Я не строю иллюзий, для главной цели он, конечно, непригоден, не тот материал, но отталкивать его, по-моему, рано.

Миса упрямо поджала губы.

– Всё равно мне он не нравится, – и тряхнула головой. – И я против привлечения через него, из этой его Ассоциации. Подумай сам, городок здесь небольшой, живет давно, наверняка охранка местная уже в курсе, что это за Ассоциация такая. Надо, наоборот, подальше от него, и людей подбирать самим. К тому же уверена, что людей нужных в Ассоциации его не найдем. Судя по главе, наверняка, это клуб любителей поболтать об идеалах демократии, сборище фанфаронов, – легкая презрительная улыбка скользнула по ее губам. – Я не люблю таких людей, Арпак, пусть они и искренне верны радикал-демократии: кто не работал в подполье, за кем никогда не охотились, тем многого не понять. Они думают иначе, и могут просто проболтаться, между делом, не со зла, я сталкивалась с такими. Для дела они непригодны.

– Хорошо, я не возражаю, – г-н Арпак небрежно швырнул котелок на стол и плюхнулся в кресло, закинув ногу на ногу. – Наверно, ты права. На ужин, так и быть, сходим, визит вежливости отдадим, всё-таки декан приглашает, начальник мой, нам работать с ним, пригодится. Да и вообще мы же вроде законопослушные граждане Амарны, люди светские, отказываться нам не резон. Ну а завтра начнем сами, Эмердиса к черту, в Университет только схожу, расписание узнаю, обязанностями своими манкировать тоже не след, – он зевнул, обнажив крепкие белые зубы, а потом неожиданно, словно вспомнив что-то, рассмеялся. – Надо же, смерть прабабки их заинтересовала! Дурдом! Я бабку-то в живых не застал. А ты, кстати, Мис, со своими-то хоть видишься?

– Всё, Элай, заканчивай, – из распахнутого окна во двор высунулся Метих, уже в чистой рубахе, умытый, с мокрыми волосами. – На сегодня хватит, ступай домой, завтра доделаем. Глину только и формы в чулан занеси и иди.

– Ладно, – Элай отложил мастерок, которым ровнял «пласт», заготовку из глины, и вытер руки о тряпку. – Завтра так завтра, – и, помявшись, запинаясь и слегка покраснев, поднял взгляд на хозяина. – А аванс завтра нельзя будет получить? А то у меня за хату за июль еще не всё уплачено, хозяйка ругается, выселить грозится.

Из-за тщедушной спины Метиха, из глубины комнаты, выплыла бесформенно тучная фигура Нданы, его жены. Выплыла величаво-встревожено, словно услышав, что разговор зашел о деньгах. Метих испуганно замахал руками.

– Завтра, завтра поговорим! Ступай!

И торопливо захлопнул окно, – разговор был окончен. Элай вздохнул. Коли эта «Масса», как называл он Ндану про себя, услыхала, значит, аванса не будет, – о скупости и прижимистости Нданы, державшей мужа в ежовых рукавицах и заправлявшей его денежными делами, по околотку ходили легенды. Элай занес ведра с глиной и формы для лепки в примыкавший к дому чулан, низкое темное строение, пропахшее старым тряпьем и мышами. Там Метих хранил инструменты, сырье, готовый товар и разный хлам. Накрыв глину мешковиной, Элай прибрался в мастерской, как громко называл Метих крытый деревянный навес посреди двора с дощатыми столами, парой ножных гончарных кругов, обшарпанными корытами для замеса и печкой для обжига в углу. Безрадостные мысли не оставляли его и перед уходом. Где бы денег достать? Элай вышел на улицу и, еще раз оглянувшись на дом хозяина, негромко чертыхнулся. И вообще, на что, спрашивается, жить? А хозяйке что сказать? Он вновь вздохнул и понуро поплелся к себе.

…Вот уже месяца два Элай Абон, двадцатидвухлетний молодой человек из, в общем-то, вполне приличной, благополучной семьи, работал подмастерьем у гончара Метиха (тот, правда, любил именовать себя «ваятелем керамики»). В недавнем прошлом студент истфака Лахошского Университета (как и все в Приречье, Лахош после обретения независимости тоже «завел» и Университет, и Академию, и прочие «символы суверенности»), теперь он осваивал новое ремесло – после разрыва с отцом и ухода из дома приходилось рассчитывать только на себя.

А начались его мытарства еще зимой, с той глупой истории. На студенческой вечеринке по случаю начала семестра разгорелся политический спор, – студентов ведь хлебом не корми, дай только поспорить. И Элай, изрядно захмелевший к тому времени, неосторожно ввязался в него. И не просто ввязался, но и позволил пару резких высказываний о Хранителе Республики и Лахоше в целом, хотя политикой вроде бы особо не интересовался и дискуссий таких не любил (будучи по характеру человеком замкнутым, малообщительным, что называется асоциальным, он чаще был занят своими, только ему известными мечтами и мыслями). Скорее, то было влияние спиртного – оно всегда действовало на Элая непредсказуемым образом: то вдруг в такие моменты начинало тянуть к общению, причем шумному, со спорами, гамом, безудержным весельем, порой даже песнями, то, напротив, впадал в самую черную меланхолию и мизантропию. А через два дня его и еще нескольких участников вечеринки попросили в деканат, к профессору Ируму, лишь месяц как назначенному деканом. Вызывали по одному, Элая – первого.