Надежда Серебренникова - Родиться вопреки. Сказочный роман

– Что, решила рожать?

– Решила, – Лера сидела под одеялом в той же позе, что и вчера, и старалась выглядеть спокойной.

– Что ж, мой милый Рыжик, рожай, дело твое. Только меня ты больше никогда не увидишь.

– Ничего, когда ребенок родится, сделаем анализ ДНК, подтвердим твое отцовство, и будешь платить алименты, – огрызнулась будущая мать, натянув до подбородка одеяло.

– Вот как ты заговорила, Лерочка! – он был вне себя от злости. – Давай. Только знай, дорогая моя, что официальная зарплата у меня восемьсот рублей. Тебе отойдет целая четверть! – с нехорошей усмешкой съязвил он.

Я видел, с каким ужасом Лера смотрит на Виктора.

В этот момент мой нежеланный отец в самом деле выглядел жутко, с жестоким, искаженным от злобы лицом, похожим на лицо монстра.

Я услышал мысли моей мамы: «А что если родится мальчик, и лет через двадцать я на этом же самом месте увижу точно такое лицо?..»

Решение, к которому она шла весь вчерашний день, изменилось в одну секунду.

Мне почему-то не было страшно. Наверное, так чувствуют себя солдаты на войне, когда понимают неизбежность смерти, зная, что это поможет кого-то спасти.

Витя сказал, что ждет ее в машине и вышел. Лера слышала, как в коридор выскочила мать, которая, я видел, не спала почти всю ночь, и со свойственной ей повышенной эмоциональностью выкрикнула:

– Я хочу, чтобы у моей дочери родился сын или дочь. А Вы, Вы… Будьте Вы прокляты! – эти слова раздались одновременно с хлопком дверью.

Проклятый ретировался.

Лера быстро оделась и позвонила Наде, которая недавно сдала на права и как раз нуждалась в водительской практике на своей первой машине:

– Надюх, утро добрым не бывает. Все изменилось. Он приехал, и я передумала. Заедешь за мной на Мориса Тореза, 72, к двенадцати? А то на автобусе после операции как-то стремно. А с ним я не поеду.

– Конечно, заеду. Держись там!

– Держусь, куда деваться…

Матери в коридоре уже не было. Лера вышла на улицу и села в машину. По дороге до больницы они с Витей не сказали друг другу ни слова. Дальше тоже все происходило в молчании: осмотр, анализы, переодевание в ночную сорочку – для нее все было будто в полусне.

Виктор полностью взял на себя финансовые вопросы. Профессор Жигалов, который должен был оперировать, зная и видя ситуацию, попытался заговорить с молодым человеком, но быстро понял, что это бесполезно. Витя, несмотря на мучившие его жалость к Лере и стыд за свой поступок, испытывал чувство облегчения, что еще немного, и он избавится от этого балласта.

***

Мне было очень больно. Не физически, конечно. Физически было больно Лере, но, к счастью, люди придумали внутривенный наркоз. Я видел все, что происходило в операционной. Видел то, что могло бы вырасти и стать моим телом, но теперь никогда им не станет. Врачи переговаривались между собой на личные житейские темы. Происходящее для них было рутинной, ежедневной работой, как сотрудникам почты наклеивать марки на конверты. Сколько таких же душ, как я, потеряли надежду родиться здесь, в этом маленьком помещении, пахнущем лекарствами и кровью…

Лера еще спала. У нее пока не было «после».

Я мысленно прощался с этой удивительной, сильной и слабой девушкой, которая могла бы стать моей мамой. Я уже успел очень крепко полюбить ее и не хотел для себя другой. Но, по нашим правилам, возврата быть не может.

Когда Лера пришла в себя после наркоза и оделась, в холле ее уже ждала Надя. Рядом с ней на кожаном диванчике сидел бледный Витя. Лера молча обняла подругу и, уткнувшись в ее плечо, сказала, не глядя в его сторону:

– Не хочу тебя видеть никогда-никогда-никогда…

Девушки сели в машину. За окном появилась Витина фигура с литровым пакетом апельсинового сока в руках. Он открыл дверь и поставил его на пол рядом с Лерой:

– Вот. Тебе. А ключи от квартиры когда отдашь?

– Выброшу в форточку. Найдешь под окном, – она закрыла дверь.

Нить, два с половиной месяца соединявшая их благодаря мне, натянулась и порвалась, когда машина отъехала.

Теперь я мог находиться рядом с Лерой не больше суток. Потом меня ждал разбор моих полетов: как же все так вышло, как же вы допустили и тому подобные бла-бла-бла… Ну и, по традиции, приставят меня к какому-нибудь раздолбаю-ангелу-хранителю, не справлявшемуся со своими обязанностями и буду я подмастерьем на ближайшие два года – вытаскивать его подопечных из внезапных передряг. И снова вспомнилось из «Федота-стрельца»:

Сознаю свою вину.

Меру. Степень. Глубину.

И прошу меня отправить

На текущую войну…

Снова в точку. Не справился – заработал наказание. Ну что ж, будет время подумать о бренности всего сущего. Целых два года. Я решил побыть рядом с Лерой еще один день, пока меня не станут искать. Информация о том, что душа осталась без дела, очень быстро поступает наверх. Но сутки у меня еще есть. Я хотел убедиться, что с мамой все будет в порядке.

Весь остаток дня Лера пролежала, уткнувшись в подушку. Не спала. Не плакала. Ни о чем не думала. Вечером позвонила какая-то Маша и чем-то насмешила ее. Лера хохотала, как ненормальная. Даже отец отвлекся от дел и заглянул в ее комнату, не веря своим ушам, вероятно, решив, что дочь сошла с ума.

На следующий день мать уговорила ее пойти прогуляться. День был солнечный, небо не по-питерски безоблачное и голубое-голубое. А в небе летели птицы – точно как и мы, души, только намного ниже, и их всем было видно. Мне оставалось быть рядом с моей несостоявшейся мамой меньше часа. Я зарылся в ее пушистые рыжие волосы, и мне невыносимо захотелось плакать от того, что больше никогда не увижу ее.

– Прости, что так вышло, – шепнул я ей.

Она посмотрела наверх на летящих клином птиц, и глаза ее наполнились слезами. Лера вдруг медленно опустилась на колени и громко зарыдала. Та, что могла бы стать моей бабушкой, растерялась. Женщина совершенно не знала, что делать, и только причитала, присев на корточки и гладя дочь по голове:

– Ну, Лерочка, что ты, что ты… Все пройдет. И это тоже пройдет. У тебя еще обязательно будут дети. И человек будет. Намного лучше этого! Обязательно будет! Сегодня праздник большой – день Веры, Надежды и Любви, я тортик испеку вечером, подружек своих позовешь, посидим все вместе. Ну, успокойся, пожалуйста!

А Лере хотелось зажмуриться, а потом открыть глаза, и как будто ничего не было. И чтобы они снова были вместе с Витей. Несмотря на то, что разум не мог простить того, что случилось, она вдруг поняла, что сердце уже простило и ей не было нужно ни это небо, ни эти птицы, ничего – без него. Но возврата не будет. Ведь нет главного, ради чего стоило быть вместе – их ребенка. Такое простить она не могла. Ни ему, ни себе.

Невидимые нити уже тянули меня наверх, и я не мог контролировать себя: пришло время вернуться к родным пенатам.