Евгений Бабушкин - Тосты Чеширского кота

– Боец! – радостно закричал сержант Рязанов, – солдаты никогда не спят! Солдаты иногда только отдыхают.

– Ну, когда тогда отдыхать? – не унимался татуированный. – А то меня ещё с проводин плющит, как черепаху.

– Так скоро уже отдыхать, – обнадежил нас сержант Налимов, – вот все пришьете и отбой.

Закончили мы в три часа ночи. Еще какое-то время сержанты учили нас наматывать портянки красиво.

– Намотано правильно. Но не красиво, – говорил Налимов, – необходимо перемотать. Вы же, гусяры, в Красной Армии. А красная – значит красивая. В армии красивым должно быть все. И душа, и мысли, и лицо… и портянки. Короче – перемотать!

Наконец, настал долгожданный час отбоя.

– Настоящий усталый солдат укладывается за сорок пять секунд, – объяснил нам сержант Рязанов. – Если боец не успевает отбиться за сорок пять, значит, он недостаточно устал. А если ещё не устал – продолжаем тренироваться.

– Рота! Сорок пять секунд, отбой! – закричал Рязанов. Через короткое время стало совершенно ясно, что мы еще не вполне устали, поскольку уложиться в отведенное время не удавалось никак.

Рязанов зажег спичку, сказав нам, что горит она сорок пять секунд. Ясно дело, что никто ему не поверил. Но временем, впрочем, как и пространством в учебной роте заведовали сержанты.

– Быстрее, пальцы жжет, – кричал Рязанов, удерживая пылающую спичку за самый кончик.

Но мы все равно не успевали.

– Он их, сука, бензином пропитал, – шепнул мне Панфил, – горят довольно быстро…

Раз за разом мы строились в коридоре и неслись в кубрики, сшибаясь между собой, подковывая голени товарищей неразношенными кирзачами. Отбиться вовремя не удавалось никак. Каждый раз кто-то не успевал и сержант Рязанов, спаливший уже весь коробок, мяукал противным хриплым тенорком:

– Не успеваем!

А сержант Налимов подвывал на октаву ниже:

– Отставить! Рота, строиться в коридоре!

Было очень обидно, что последним, неуспевающим виновником очередного колеса этой чертовой мельницы, всякий раз оказывался кто-то другой. Поэтому невозможно было даже изматерить конкретного бедолагу.

Старинный философский постулат о том, что все виноваты во всем, обретал неожиданное реальное воплощение в непобедимой Советской Армии.

Именно этой мыслью я поделился с Панфилом, на бегу к заветным койкам, после того, как наши бритые головы столкнулись, произведя кегельный звук. Панфил отреагировал сразу. Потирая ушибленную башку, заглянул мне в глаза и спросил подозрительно:

– Стихи пишешь?

– Пописываю, – смущенно пробормотал я, набирая скорость для очередного прыжка в койку.

– И я пишу! Я поэт! – крикнул Панфил, обрушиваясь на скрипящие пружины.

На это раз каким-то чудом мы все вписались в заветные сорок пять секунд. Сержанты пожелали нам покойной ночи. Прозвучало это так:

– Спать, гуси! И чтоб ни звука!

Но нам было уже все равно.

…Через пару минут я понял, что спать мне не хочется совершенно. Большинство моих товарищей на ближайшее двухлетие храпело мерно и ровно. Но некоторые, как и я, видимо от обилия впечатлений, еще не закемарили.

– Эй! Кто покурить? – раздался свистящий шепот с соседнего второго яруса.

Я поднял голову. Чувак с наколкой АС/DС призывно помахал пачкой «Стюардессы».

– Пошли, покурим, – принял я приглашение.

Стараясь не скрипеть, я сполз с кровати и босиком прокрался в туалет вслед за АС/DС. Вскоре там оказались и Панфил с Чучундрой.

– Я не курю, – поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, пробормотал Чучундра, – но мне почему-то совершенно не спится, друзья мои…

АС/DС, которого Панфил называл Джаггером, чиркнул спичкой и дал всем огня. Мы затянулись, а Чучундра просто вздохнул.

– И такая хренотень – целый день. Будем бегать, как тюлень и олень, – сплюнул Джаггер, умащиваясь на деревянном подоконнике.

– Два года так, чуваки, прикиньте! Трепать мой лысый череп! Два! Года!

– Да уж, Джаггер! Это тебе не в вокзальном кабаке шизгару лабать, тут материя иная, – произнес Панфил, – ну, да не сдохнуть же нам здесь. Я лучше вам стихи почитаю.

– Давай, – обрадовался Джаггер. – Я тоже почитаю: «Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам балалайка!»

– Ну, подождите, – влез некурящий Чучундра, – дайте ему прочесть, пожалуйста. Наш новый мир так груб…

Панфил вышел на середину сортира. Одну руку он отвел в сторону, другую упер в бок. Выданные в бане рубаха и кальсоны были явно поэту велики, завязки волочились по полу.

– Стихи! – объявил Панфил. И начал читать, завывая немного но, в общем, вполне художественно…

После стихов мы перекурили еще раз. До подъема оставалось полчаса. Понимая, что уже нипочем не сумею уснуть, я улегся на прохладную, воняющую хлоркой простыню.

И как-то сразу ощутил в руке колючую пеньковую веревку, другой конец которой был переброшен через дубовую почерневшую балку и завязан скользящей петлей.

В петлю была просунута голова сержанта Рязанова. Он жалко молил о пощаде. Я потянул веревку. С необычайной легкостью сапоги Рязанова отделились от земли, и он затрепетал в петле.

– Один готов, – сказал я сам себе, – а где второй?

Сержант Налимов уже бежал к виселице широкими прыжками. Он весело просунул голову в петлю, откашлялся и закричал каким-то сатанинским голосом:

– Рррррота! Пппподъем!!!

Я дернул веревку, надеясь удавить и этого гада, но он продолжал кричать…

Грохоча, посыпались с двухъярусных коек тела в кальсонах. Я понял, что это не сон, уже просовывая ноги в сапоги. Начинался новый день, и лик этого дня был сер и неулыбчив.

…Учебная рота являла собой одноэтажное деревянное здание. Судя по всему, лиственный брус хорошо просох на тундровых ветрах и морозах.