Уильям Йейтс - Звездный единорог. Пьесы

Десима убирает голову.

Он пойдет в тюрьму - кому-то ведь надо идти в тюрьму. А теперь идите и кричите всюду ее имя. Зовите нахалку. Громче. Громче.

Актеры уходят, крича: "Где ты, Десима?"

Ох, Адам, ну зачем ты заснул в саду? Тебе бы надо было знать, что, пока ты лежишь там и ни о чем не подозреваешь, Небесный Старик обязательно сыграет с тобой какую-нибудь шутку.

Входит Королева. Она юная, у нее по-монашески аскетичное и робкое лицо.

Одета она в плохо сидящее парадное платье.

Королева. Я выйду к разгневанному народу и расскажу, как вы обращаетесь со мной. У меня почти не осталось сомнений в том, что я готова к мученичеству. Молитвы мне помогли. Да, я почти уверена.

Премьер-министр. Ах!

Королева. Мне столько же лет, сколько было моей покровительнице, святой Октеме, когда она приняла мученичество в Антиохии. Вы помните, что единорог был так доволен ее аскетизмом, что запрыгал от восторга, отчего она выпала из седла, и толпа затоптала ее до смерти. Правда, если бы не единорог, толпа убила бы ее еще раньше.

Премьер-министр. Вы не станете мученицей. У меня есть план. Я могу усмирить их гнев словами. Кто шил это платье?

Королева. Это платье моей матери. Она надевала его на коронацию. Зачем мне новое? Я не заслужила новых платьев. У меня много грехов.

Премьер-министр. Неужели есть грехи у яйца, которое не было снесено и не было согрето?

Королева. Мне хочется быть такой же, как святая Октема.

Премьер-министр. Ну и платье! Впрочем, уже поздно. Ничего не поделаешь. Некоторым, может быть, даже, понравится. Но других надо завоевать очарованием, достоинством, королевскими манерами. Ну, а насчет платья я что-нибудь придумаю, как-нибудь объясню. Помните, они ни разу не видели вашего лица, и вы произведете плохое впечатление, если выйдете к ним с опущенной, как сейчас, головой.

Королева. Хотела бы я вернуться к моим молитвам.

Премьер-министр. Пройдитесь! Позвольте мне, ваше величество, посмотреть на вашу походку. Нет, нет и нет. Вы должны показать, что вы королева. Ах! Если бы видели королев, которых видел я - они умели, себя подать. Сущие драконихи, но манеры, манеры! У вас должен быть соколиный взор, взор хищницы.

Королева. Там булыжники. Если бы я могла пройтись там босиком, то это была бы благословенная епитимья. Единорогу особое удовольствие доставили окровавленные ступни святой Октемы.

Премьер-министр. Проклятый сон Адама! Босиком! Босиком - вы сказали?

Пауза.

Нет времени снимать башмаки и чулки. Если вы выглянете в окно, то увидите, что толпа с каждой минутой все больше теряет терпение. Пошли! (Подает Королеве руку.)

Королева. У вас есть план, как справиться со злой толпой, чтобы я не стала мученицей?

Премьер-министр. Я открою вам свой план, но не сейчас.

Они уходят. Входит Нона с бутылкой вина и вареным омаром, оставляет их посреди залы на полу. Приложив палец к губам, становится в дверях лицом к зрительному залу.

Десима (крадучись, выбирается из своего тайника и напевает).

Едва она протягивает руку за омаром, как подходит Нона, подавая ей платье и маску жены Ноя, которые прежде висели у нее на левой руке.

Нона, Слава Богу, ты нашлась! (Становится между Десимой и омаром.) Нет, сначала надень платье и маску. Я тебя отыскала, и больше тебе не убежать.

Десима. Хорошо, хорошо, только дай мне поесть.

Нона. Не дам ничего, пока ты не оденешься для репетиции.

Десима. А ты знаешь песню, которую я только что пела?

Нона. Ты всегда ее поешь. Это песня Септимуса.

Десима. Это песня сумасшедшей дочери шлюхи. Ее единственная песня. Отцом девушки был пьяный моряк, ожидавший выхода в море, но она верила, будто мать предсказала ей выйти замуж за короля и стать великой королевой.

(Поет.)

Когда я лежала там, мне казалось, что я могла бы сыграть королеву, великую королеву. Это моя роль.

Нона. Ты - и королева? Ты, которая родилась в придорожной канаве и которую завернули в украденную с плетня простыню?

Десима. Королева совсем не может играть, а я смогла бы. Я умею склоняться до земли и умею быть суровой, когда надо. О, я знаю, как изобразить взглядом летний зной и тотчас придать голосу зимний холод.

Нона. Низкая комедия - вот твое дело.

Десима. Как раз когда я это поняла и сказала себе, что рождена сидеть на троне в окружении солдат и придворных, приходишь ты и трясешь у меня перед носом маской и платьем. Да еще говоришь, что мне не положен завтрак, пока, я не сыграю старую каргу со сморщенным подбородком и сопливым носом, которую злодей-муж бьет палкой, потому что она не желает лезть вместе со скотиной в его ковчег. (Бросается к омару.)

Нона. Нет! Не получишь ни кусочка, пока не наденешь платье и маску. Подумай, если ты не сыграешь, Септимуса посадят в тюрьму.

Десима. Его будут кормить сухарями?

Нона. Да.

Десима. И поить одной водой?

Нона. Да.

Десима. И спать он будет на соломе?

Нона. Да. Но может быть, ему и соломы не дадут.

Десима. И будут звенеть железные цепи?

Нона. Да.

Десима. И так целую неделю?

Нона. Может быть, месяц.

Десима. И он скажет тюремщику: "Я здесь из-за моей красивой и жестокой жены, из-за моей красивой и ветреной жены". Так он скажет?

Нона. Может быть, и нет, если не будет пьян.

Десима. Но он будет так думать. И каждый раз, когда он почувствует голод, каждый раз, когда он почувствует жажду, каждый раз, когда он замерзнет на каменном полу, он будет так думать, и с каждым разом я буду казаться ему еще и еще прекраснее.

Нона. Ну нет. Он возненавидит тебя.

Десима. Плохо ты разбираешься в мужской любви. Если Святой Образ в церкви, где ты на Пасху ставишь свечи, так мил и приветлив, почему ты возвращаешься домой с ободранными коленками?

Нона (в слезах). Я поняла! Ты жестокая, плохая женщина! Ты не будешь играть эту роль, чтобы Септимуса забрали в тюрьму, а ведь он настоящий гений и не может позаботиться о себе.

Заметив, что Нона заливается слезами, Десима делает еще одну попытку завладеть омаром и почти достигает цели.

Нет! Нет! Ничего не получишь! Я разобью бутылку, если ты подойдешь близко. Никакая другая женщина не обходится так с мужчинами, как ты, а ведь ты давала обет в церкви. Да, да, так оно и есть! И молчи!

Десима опять пытается взять омара, но Нона, все еще плача, прячет его в карман.

Даже не думай о еде, ничего не получишь. Я никогда не давала брачный обет в церкви, но если бы дала, не стала бы обращаться с мужем, как с ослом лудильщика. Если бы я поклялась перед Богом... Нет, меня хорошо воспитали. Моя мать всегда говорила, что нелегко затащить мужчину в церковь.